— Хотелось бы их всех увидеть, — сказала я.
— Поедем хоть сейчас.
— Сейчас? Не знаю…
— А мы тебя все помним. Все твои очерки читаем. Аля вырезает из газеты. У нас, если хочешь знать, уже целый альбом твоих вырезок. Слушай, а как это ты стала журналисткой?
— Да так как-то получилось…
— Все-таки?
— Сперва писала в заводскую многотиражку, потом мне стали иногда давать задания из «Московского большевика», а потом я ушла с завода в газету…
— Смотри-ка! — с удивлением произнес Семен. — Кто бы мог подумать? Ведь раньше ты не была выдумщицей. Помнишь, как мы рассказывали наши истории, ты ничего не умела сочинять…
— А я и теперь не сочиняю. Пишу то, что вижу.
— Ты бы о нас написала, — сказал он. — О Витьке…
— Пишу, — сказала я. — Только об этом еще никто не знает. Ты первый.
— О ком ты еще пишешь?
— О тебе, о Ростике, даже о старике Карандееве, в общем, никого не пропускаю…
— А что ты обо мне пишешь?
Я невольно усмехнулась. Когда-то Витька уверял меня, что люди делятся на детей и взрослых. Витька принадлежал к детям, это точно, но Семен… вот бы уж никогда не подумала, он был такой трезвый, уравновешенный…
— Чего ты смеешься? — спросил Семен.
— Ничего. Своим мыслям, тебя они никак не касаются.
— Если обо мне будешь писать, то так и знай: я счастливый. Мне повезло, по-моему, даже больше, чем Ростику.
— Я рада, что ты счастливый. Не каждый может так сказать о себе.
— Я могу. Она меня любит, и я ее люблю. Мы по-настоящему счастливы, по самому большому счету!
Мне показалось, он стремится убедить не только меня, а прежде всего себя.
Он взглянул на меня и словно бы понял то, о чем я подумала. Лицо его густо покраснело. Он еще не утратил давней своей особенности быстро заливаться краской.
— Нет, правда, мы то, что называется счастливая семья.
— Я же тебе и так верю…
Он сказал медленно, словно обдумывая каждое свое слово:
— Только иногда мне кажется — ей скучно со мной. Ведь она много моложе меня. А может, это мне кажется?
Я улыбнулась, хотя то, что он говорил, вовсе не было веселым.
— Может, и правда кажется?
Он помедлил немного:
— Нет, не кажется…
— Ты уверен?
— Пожалуй.
— Хватит, — сказала я. — К чему это?
Он спросил с болью, настолько очевидной, что нельзя было ей не поверить:
— А кому я еще могу сказать, как не тебе?
— Говори.
— И скажу. Я тебе все скажу, все-все.
— Давай.
Он говорил отрывисто, не глядя на меня:
— Я понимаю. У нее это все от жалости. Да, она просто пожалела меня.
Я возмутилась:
— Что ты выдумываешь? При чем здесь жалость?
