И, говоря так, он уверен был, что девушка понимает его.
Ник погладил лицо Ли Тхау — и ощутил, что щеки се тоже влажны.
— Не плачь, моя хорошая, не плачь, добрая моя девочка, — приговаривал он.
И тут, уже не сдерживаясь, она уткнулась лицом ему в грудь — и отчаянно заплакала в голос.
— Не плачь, — твердил он, — не плачь…
И сам захлебнулся слезами.
«Боже мой, — думал Ник, — до чего же бездарно устроена жизнь, если ты, встретив любимую женщину на краю света, должен вдруг расставаться с нею без всякой надежды на то, чтобы увидеться вновь. До чего же это глупо и несправедливо…»
В эти минуты он и действительно ощущал Ли Тхау именно как любимую женщину — родную, единственную. И был, вероятно, недалек от истины…
Ник стискивал в объятиях горячее тело Ли Тхау — и почувствовал, что его мужская сила постепенно начинает давать о себе знать. Кажется, и Ли Тхау почувствовала происходящее с его организмом: дыхание ее стало более учащенным, она плотнее прижалась к Нику. А он принялся обнажать желанную плоть девушки, чтобы утолить ею свою печаль.
И вот уже совершенно обнаженная Ли Тхау лежит на нем. Никогда прежде они не занимались любовью в хижине, — но сейчас Нику было уже все равно: пусть слышит кто угодно стоны их страсти и звонкие шлепки распаленных тел…
Он вошел в нее так властно и сильно, что девушка вся затрепетала, задрожала, покоряясь своему властелину. А Ник одним рывком подмял ее под себя и, разведя ножки Ли Тхау до отказа, врубился во влажное, ждущее лоно девушки со всей мощью, на которую только был способен. Через пару минут ее тихие стоны перешли в отрывистые повизгивания, а Ник только наращивал свой бешеный напор, стараясь посильнее обрушиваться на девушку всем телом — чтоб громче была неистовая музыка страсти. Пусть их услышат, пусть: знайте, как сумасшедше может любить белый мужчина. И если бы даже ему пришлось сейчас овладеть Ли Тхау прямо на площади, перед глазами многочисленной толпы, — он бы не смутился, не заколебался: смотрите все, как я ее деру, смотрите, смотрите! Ему мнилось, будто не просто девушка корчится и взвизгивает под ним, — это саму судьбу-обманщицу он раскорячил, всаживая в стервозное ее чрево свое грозное орудие. Получай, сучка, получай — за все обиды и потери, за все свои жестокие проделки, я распорю тебя надвое, я накачаю тебя своим семенем так, что оно полезет у тебя изо рта, из ушей, ты будешь просить меня о пощаде, а я буду продолжать насиловать тебя без жалости и сострадания. А по щекам Ника продолжали катиться яростные слезы…
