— На шахтном дворе… у погрузки… вагонеток двадцать, с прилипшим штыбом… — Кульков запинался, никак не мог четко высказать свою мысль.
Станислав Александрович вытянул шею в его сторону, сощурился и терпеливо ждал…
— Может… организовать субботник и отбойными молотками очистить их?
— Дело говоришь, — сразу поддержал его главный. — Только зачем ждать субботы? Немедленно нужно действовать.
— Вот я и говорю… прямо сейчас… Выделите нам компрессор, отбойные молотки, а мы всем бюро… кто свободен… — Василий от волнения не находил нужного тона.
— Собирай бюро, молотки и компрессор будут! — решительным голосом сказал главный. — Я обещаю. Двадцать вагонов — не хрен бубновый!
Кульков поспешно, но тщательно расчесал чуб, сунул расческу в карман и быстрыми шагами вышел из кабинета.
Некоторое время держалась тишина. Дождь то усиливался, то ослабевал, прерывистыми наплывами выл главный вентилятор, тяжко ухал кузнечный пресс в механических мастерских. Мимо окна прострекотал бульдозер и вслед за ним, по мутным лужам, разбрасывая ноги в стороны, прикрыв голову газетой, пробежала женщина. От террикона густо несло вонючей смесью пара с едким сернистым дымом.
«Будто резиновым жгутом мозг передавила, проклятая! — мысленно ругнул свою гипертонию директор, вдавливая папиросу в пепельницу, «и ее, эту заразу, бросить бы!», а рука машинально потянулась за другой папироской, он ее достал, привычно покатал в пальцах, но в последний момент зло бросил на стол, поднялся и подошел к окну.
Плотников сопел, то и дело переворачивал платок, тер им шею. Игнатов медленно затягивался сигаретой, отрывисто кашлял в кулак. Мащенко обвел их взглядом, остановился на Станиславе Александровиче, и у него как-то горько и вместе с тем приятно защемило в груди. Он посмотрел в окно на дождь, на террикон, на голые и мокрые деревья, вздохнул.
«Рановато мне на «заслуженный». Как я без них?.. Без всего этого — я покойник. Это точно».
Арсентий Георгиевич подумал о том, что пойдут сейчас эти люди, снимут свои чистенькие пиджаки, белоснежные рубашки, натянут брезентовые робы, опустятся в шахту и будут работать не щадя ни сил, ни здоровья, ни времени, порой пренебрегая опасностью, и сделают все, что нужно сделать, не требуя ни похвал, ни наград, ни других привилегий, но станут счастливы тем, что потечет на-гора уголь широкой рекой, а где-то глубоко в груди, таясь от посторонних, горячим родничком, забьется радость от честно исполненного долга, оттого, что совесть перед самим собой чиста: сделал все, что мог.
