– Вот это правильно! – захохотал Армин. – Подержись в последний раз за свои яйца, ведь они тебе, Винтер, больше никогда не понадобятся. А пока ты обжимаешь свои мягкие части, возможно, тебе будет проще понять, как мне пришлось страдать из-за таких засранцев, как ты.
Мир, и без того сузившийся для Тилля до размеров камеры площадью в девять квадратных метров, наполнился неописуемыми мучениями и начал, ко всему прочему, вращаться, как вагончик в карусели. Во рту он ощущал привкус соляной кислоты, что, вероятно, было связано с тем, что его только что стошнило. Однако это было только предположением.
Его собственное «Я» расщепилось на две половинки, причем одна из них плавала в море боли, а другая витала где-то рядом. При этом, словно шум прибоя, откуда-то издалека до него доносился голос Армина Вольфа:
– Как я уже говорил, мой отец был исследователем, и основной областью его исследований являлась боль. Он хотел выяснить, насколько его сын может противостоять ей. Из университета его выгнали, поскольку папаша проявлял слишком большой интерес к различным частям трупов при изучении патологии. Даже бундесвер не захотел видеть его в качестве студента-медика. Поэтому ему пришлось учиться на дому, а самым его любимым учебным объектом был я.
Тут Армин Вольф наклонился к Тиллю и даже ухмыльнулся.
– Ну что, боль утихает? – спросил он и по-отцовски похлопал Беркхоффа по плечу.
Тилль же лежал на боку и учащенно дышал, испытывая что-то наподобие схваток при родах.
– А вот мой папа не давал боли утихать, – продолжал откровенничать Армин. – В частности, он хотел поэкспериментировать, как долго его мальчик сможет выдержать, не ходя в туалет. Для этого папа привел меня в свою мастерскую в подвале, привязал к железной кровати и перетянул мой маленький член проклятым шпагатом.
Сказав это, Армин распрямился и принялся ходить взад-вперед перед Тиллем, который в тот момент был уверен, что больше в своей жизни не сможет сделать ни шагу.
– Через день я сходил от боли с ума и кричал, зовя свою мать. Но она не пришла, а через шестьдесят три часа мой мочевой пузырь лопнул.
«О боже!» – подумал Тилль.
Если то, что сказал этот сумасшедший, являлось правдой, то те муки, которые Беркхофф только что пережил, не шли ни в какое сравнение с тем, что довелось испытать Армину, когда он был маленьким мальчиком.
– С тех пор не проходит ни одного дня, чтобы я не вспоминал о своем дорогом отце, – между тем продолжал говорить Вольф. – Точнее, три раза на дню по три четверти часа. Ровно столько времени уходит на то, чтобы опорожнить мой больной мочевой пузырь.
