Лето с Гомером | страница 24



Убивать в опьянении ярости – обычное дело. Но Ахиллес желает осквернить труп Гектора. Он привязывает его к своей лошади и тащит по земле. А для античной традиции высшая низость – не воздать почестей мертвому телу. Это худшее из всех «постыдных оскорблений».

Это кощунство обескураживает. Мы думали, что безумие утихнет. Но хюбрис не отступает. Воители не знают мира, у жестокости нет передышки, и нет покоя богам. Возмутятся даже они. И сам Аполлон – воинственный и свирепый – вынесет обвинение этой демонической одержимости человека:

Вы Ахиллесу губителю быть благосклонны решились,
Мужу, который из мыслей изгнал справедливость, от сердца
Всякую жалость отверг и, как лев, о свирепствах лишь мыслит.
Лев, и душой дерзновенной и дикою силой стремимый,
Только и рыщет, чтоб стадо найти и добычу похитить, —
Так сей Пелид погубил всю жалость, и стыд потерял он,
Стыд, для сынов человеческих столько полезный и вредный.
Смертный иной и более милого сердцу теряет,
Брата единоутробного или цветущего сына;
Плачет о трате своей и печаль наконец утоляет:
Дух терпеливый Судьбы даровали сынам человеков.
(«Илиада», XXIV, 39–49)

В этом один из уроков Гомера: хюбрис кружит над нашими головами, как проклятье, втягивая нас в войну. Ему ничто не может воспрепятствовать. Люди передают его друг другу, как эстафетную палочку, и неистовствуют… А что, если войны, очаги которых зарождаются по всему миру почти каждый день, вчера – в Европе, сегодня – в Тихом океане и на Ближнем Востоке, являются всего лишь одним из проявлений этого вечно возвращающегося, ненасытного хюбриса, который принимает вид то ландскнехтов, то самураев, то рыцарей Круглого, то солдат вермахта?

Мир – это интерлюдия

Скоро мы оставим равнину Трои… Разрушительное безумие утихает. Апокалипсис прекращается. Гомер приглашает нас на погребение Патрокла. Труп Гектора все еще не возвращен враждебному лагерю. Начинаются погребальные игры, и для Ахиллеса это возможность наконец-то проявить себя в роли предводителя. Он разумно руководит играми, улаживает споры, демонстрирует свое искусство правления.

Демон превращается в царя. И в этом проявляется греческий гений, никогда не проводящий в человеке границу между добром и злом.

Ахиллес мог бы раз и навсегда стать воплощением психопата. Но античный поэт не уродует его разделительным шрамом морали. Этим займется христианская диалектика или – что еще хуже! – мусульманская, причем как юридическая, так и бытовая.