Говоря, что всякий великий ум по сути своей андрогинен, Кольридж, конечно, не имел в виду, что этот великий ум будет испытывать какое-то особое сочувствие к женщинам, заниматься ими или пытаться дать им голос. Возможно, андрогинный ум менее склонен искать различия, чем однополый. Предполагаю, что он имел в виду гибкость и восприимчивость андрогинного ума, способность беспрепятственно выражать чувства, его пылкое вдохновение. Мы вновь возвращаемся к Шекспиру – его сознание явно было андрогинным, хотя невозможно сказать, что он думал о женщинах. И если и впрямь по-настоящему развитый ум подходит к обоим полам с одной меркой, значит, мы не так уж и развиты. Подойдя к полкам с книгами современных писателей, я задумалась: не этот ли факт лежит в основе терзающей меня загадки? Нет поколения, которое больше пеклось бы о своей половой принадлежности: доказательством тому служат бесчисленные тома в Британском музее, написанные мужчинами о женщинах. Конечно, виной этому движение суфражисток. Они разожгли в мужчинах болезненную потребность самоутвердиться, вынудили их выпятить себя и свои достоинства, о которых они раньше и не думали. А столкнувшись с провокацией (пусть даже и исходящей от горстки женщин в черных чепцах), человек вынужден давать отпор, а если ему еще ни разу в жизни не приходилось давать отпор, то он может переборщить. Возможно, этим объясняются некоторые особенности нового романа мистера А., цветущего господина и любимца критиков.
Я открыла его. Было приятно вновь прочесть строки, написанные мужчиной – такие прямолинейные, безыскусные по сравнению с женскими. В них чувствовалась такая свобода мышления, такая вольность, уверенность в себе. В присутствии этого со всем тщанием вскормленного, хорошо образованного, свободного разума чувствовалось, что он совершенно здоров, что никогда не подвергался нападкам или притеснениям, что от рождения ему была предоставлена полная свобода вести себя как вздумается. Все это было восхитительно. Но через главу-другую вам начинало казаться, что на страницы легла какая-то тень – с отчетливыми контурами, ясно напоминающая букву «Я». Вы принимались щуриться, пытаясь понять, что за картина за ней кроется – дерево или, может быть, женщина? Но все заслоняла буква «Я». Она начинала вас утомлять. Разумеется, это была крайне почтенная буква: честная, последовательная, крепкая и лоснящаяся от долгих веков воспитания и отличного питания. Сама я уважаю эту букву и глубоко ею восхищена. Но здесь – я перелистнула пару страниц – плохо то, что в тени этой буквы все становится бестелесным, словно в тумане. Это дерево? Нет, все же женщина. Но в теле у нее не осталось ни косточки, подумала я, глядя на то, как Фиби (так ее звали) идет по пляжу. Но тут с песка встал Алан, и его тень тут же накрыла Фиби. У Алана было свое мнение, и Фиби захлебнулась в потоке этого мнения. Кроме того, его переполняла страсть, – и тут я начала торопливо листать страницы, чуя надвигающуюся развязку. Так и вышло. Развязка случилась прямо на пляже. Все произошло крайне рьяно и откровенно. Непристойнее не бывает. Но… я слишком часто говорю «но». Так нельзя. Надо все же заканчивать предложения, упрекнула я себя. Так что закончу – но мне скучно! Но почему же мне скучно? Частично из-за господства буквы «Я» и ее иссушающей тени, в которой ничто уже не вырастет. А частично по другим, более сложным причинам. В сознании мистера А. существовала какая-то преграда, блокировавшая поток творческой энергии и превращающая его в ручеек.
