Правда ли это, неизвестно, но верно то, что талантливая женщина в XVI веке наверняка сошла бы с ума, покончила с собой или доживала бы одна на окраине, то ли ведьма, то ли чародейка, всеобщее пугало и посмешище, и выдуманная мною биография сестры Шекспира только укрепляет в этом мнении. Не нужно быть психологом, чтобы понять, что одаренная поэтесса в то время была бы подвергнута остракизму окружающих и сходила бы с ума от внутренних противоречий, так что ей вряд ли удалось бы сохранить рассудок и здоровье. Чтобы добраться до Лондона, заявиться в театр, обратиться к главе труппы, девушке того времени пришлось бы совершить над собой настоящее насилие и пережить невероятные муки. Сейчас это кажется непонятным, ведь целомудрие – бессмысленный фетиш, но тогда ценился крайне высоко. В те времена (да и сейчас порой) ему придавалось религиозное значение, и понятие целомудрия было так переплетено с самой женской сутью, что требовалась огромная, редкая смелость, чтобы оборвать эти путы. Чтобы вести в Лондоне XVI века привольную жизнь поэта и драматурга, женщине пришлось бы ежедневно переживать такой стресс, какой мог бы убить ее. А если бы она выжила, из-под ее пера выходили бы искаженные, болезненные вещи, плоды больного разума. И уж конечно, она не подписывала бы свои работы, подумала я, глядя на полку, где не было ни одной женской пьесы. Она бы наверняка прибегла к этой защите.
Призраки целомудрия требовали от женщин анонимности вплоть до XIX века. Каррер Белл, Джордж Элиот, Жорж Санд – жертвы (судя по их работам) внутренней борьбы тщетно пытались прикрыться мужскими именами. Они отдавали дань традиции, если и не созданной, то оберегаемой противоположным полом (наивысшее величие женщины состоит в том, чтобы о ней не говорили, сказал Перикл – о котором, кстати, говорили довольно много). Согласно этой традиции, женская слава позорна. Анонимность у женщин в крови. Их по-прежнему одолевает желание скрыть лицо. Даже сейчас они не так озабочены славой, как мужчины, и спокойно пройдут мимо столба или камня, не желая непременно вырезать на нем свое имя, – в отличие от Альфа, Берта или Чеза, которых одолевают собственнические инстинкты, стоит пройти мимо хорошенькой женщине или даже собаке (Ce chien est a moi – эта собачка – моя). Разумеется, это может быть и не собака, думала я, вспоминая Парламентскую площадь, аллею Победы в Берлине и другие названия; это может быть земля или негр. Великое преимущество женщины кроется в том, что она может спокойно пройти мимо самой хорошенькой негритянки, не пожелав непременно сделать из нее достойную англичанку.
