- Давайте я вас угощу, а? Вы меня ужином, а я вас напою. Виски хотите?
Степанов подозвал испанца.
- Бутылку "розе" даме, мне, пожалуйста, водку. Допель (21). А еще лучше, три порции в одном стаканчике. - Он пояснил Мари: - Ваши двадцать граммов для нас, что слону дробина, наша норма - сто с прицепом...
- Что такое "прицеп?"
- "Прицеп" - это сто граммов плюс пятьдесят, именно такая доза входит в граненый стакан, пьется через зубы, а закусывается куском черного хлеба с солью и луковицей...
- Как вкусно сказали, - вздохнула Мари, - может, и мне за компанию попробовать?
Официант принес водку и вино, включил телевизор, устроился за столиком; шло футбольное обозрение, никакой тебе политики, все ясно от начала и до конца...
- Знаете, у нас был поэт, - сказал Степанов, замечательный поэт... Я поселился за городом, неподалеку от его дачи, сбылась мечта идиота... Привез туда дочку, - он кивнул на телефон, - жену, думал, там, в лесу, все будет совершенно по- особому...
- А как стало?
- Я не об этом... Вы все время что-то свое гнете, я вам про поэта...
- Не сердитесь... Мне очень интересно услышать про вашего поэта... Я знаю его имя?
- Вряд ли... Вы же здесь запоминаете только те имена, которые вам выгодны, а не те, что нам дороги... Так вот, вышел я часов в пять утра, это был май, а он в Подмосковье поразителен, его только один Пастернак смог почувствовать; небо зыбкое, высокое; березы замерли в безветрии, похожи на пятнадцатилетних девочек, такая же чистота в них, ожидание лета... И по маленькой дорожке мимо моего поваленного забора шел поэт; в руке красивая сучковатая палка - он был мастак находить красоту в лесу, шевелюра пего-седая и пронзительно-голубые глаза... "Привет соседу, поздравляю с переселением в деревню..." Я поблагодарил его, пригласил зайти вечерком на чарку, так у нас полагается, мы это называем "новоселье"...
- Что?
- Это у нас такой праздник... Новый дом, так, что ли, можно перевести, хотя лучше писать по-русски, как Хемингуэй писал испанские слова в своих книгах, русский и испанский труднопереводимы...
- А потом?
- Потом поэт улыбнулся, глаза его стали прозрачными, как морская вода в маленькой бухте ранним утром возле Мухалатки, есть у нас такое райское место в Крыму, и сказал, что не надо откладывать на после то, что можно сделать сейчас, сразу. Он спросил у меня тогда: "В сусеках, может, бутылка припрятана?"
- Что такое "сусек"?
- Это кладовка, место для хранения, а может быть, погреб, - улыбнулся Степанов, произнося эти слова без того страшного английского акцента, с которым теперь наши радиодикторы, вещающие на Запад, произносят названия русских городов и даже имена людские. - Я ответил, что в сусеках у меня есть и бутылка, и сыр, и колбаса, но ведь еще рано, рассвет... Если вы написали хоть одну строчку, ответил поэт, продолжал Степанов, чувствуя, как успокаивается, вспоминая прозрачноглазого львиноволосого человека, - то вы словно бы на взгорок поднялись, и вам открылась даль, а каждая даль неоглядна и помогает понять себя, так что не грех в этом случае выпить стакашку, закусив корочкой черного хлеба и половиной головки лука, присыпав ее солью; чудо что за красота откроется. И мы вошли на цыпочках в дом, прокрались на кухню, заставленную ящиками, картонками с посудой, чайниками, достали из сусека бутылку "Столичной", нарезали черного хлеба, почистили луковицу, присыпали ее солью, выпили, и я впервые в жизни тогда понял, как это чудесно сделать глоток водки ранним утром. Я, правда, в тот день не написал ни строчки, но дочь я привез за город, чтобы она жила в лесу и слышала, как поют птицы, не по телевизору...
