"Ей, должно быть, скучно. Ни людей, ни музыки."
Бронзовый колокольчик сыграл клиенту заведения грустную прощальную мелодию, когда тот его покинул.
— 3 —
На улице Филиппа встретили 28 градусов жары и уставившаяся на него дебелая блондинистая девица в тонких лиловых брюках с застежкой-"молнией" на мужскую сторону, в синем топе над кисельным пузцом с наметившимся целюлитом и пегими недокрашенными волосами.
Полуденное майское солнце не доставало под арку между домами прошлого века и послевоенной архитектуры, сработанной в Дожинске безвестными пленными немцами. В полутенях колоннады Филиппу не составило большого труда качнуться на мягких каблуках, пошевелить плечами и стереть с лица довольную улыбку, чтобы в мгновение ока смолк язык тела.
Сию же секунду он стал совершенно невидим для сексуально-озабоченной уродины. Сообразив, что интересный брюнет в темных джинсах и белой рубашке ей просто-напросто привиделся из-за жары, она тяжело перевалилась с носков на пятки, повернулась и, неприлично наклонившись, стала копаться в сумке.
Филипп тоже от нее отвернулся. Тренировать наблюдательность на дряблых ягодицах, немилосердно перетянутых резинками толстых трусов, ему как-то не хотелось. Право слово, без нательных подштанников она бы не смотрелась столь пошло.
Вдруг краем глаза Филипп ухватил какую-то несообразность. Повернул голову и понял: он не видит ни самой фундаментальной двери в кофейню "Убежище" с медными полосами, ни латунного фонаря над входом. Вместо всего исчезнувшего неизвестно куда великолепия Филипп тупо упирался взглядом в гладкую, недавно оштукатуренную стену дома.
"Вот тебе и на! Галлюцинации в виде провалов в зрительном поле начинаются, так их и разэдак", — к констатации проблем со здоровьем Филипп присовокупил длиннейшее испанское ругательство.
"Ни (трах-тарарах, в кохонес и кабронес!) не видишь, зато слышится разный бред. Ну, дела, мадре миа".
В самом деле, на грани слышимости им ощущался некий неприятный хруст, тихий грохот, точнее, скрежет, как если бы кто-то принялся разгрызать фарфоровую чашку железными зубами.
Странные скрежещущие звуки отнюдь не исходили от девицы в толстых трусах. Лиловая задница, путаясь руками в двух жидких сиськах, до краев переполнивших бюстгальтер третьего номера, громко сопела, вполголоса чертыхалась и ковырялась в безразмерной дамско-хозяйственной сумке.
"Ну чего ты там, дура, копаешься. Пора бы и найти. Ищите и обрящете!" — Филипп в молчаливой ярости обрушил на объемистые лиловые ягодицы евангельскую цитату. И, о чудо! Противный хруст в ушах и скрежет тут же прекратились.
