Опять молчание. Поблескивали брюнетисто-блестящие на латиноамериканский манер волосы кассира, поблескивали его черные глаза, а его черная рубашка не то что поблескивала, а просто уже фосфоресцировала, как казахский жупан. В целом в кассире угадывалась некая наркобаронская вальяжность. Нечто наркобаронье. Сидящий напротив, кавказского вида, неприязненно и подозрительно вглядывался в Сашу. Сашино сходство или несходство с неведомым Димкой не произвело на него ни малейшего впечатления.
Похоже, они разговаривали до Сашиного прихода. Наркобарон смотрел в стол. Выжидательно.
— Э-э-э… Меня тут вроде кто-то звал, — скрипуче начал Саша, как бы даже с некоторой зевотцей в голосе.
Нет ответа.
Еще мучительнейшие несколько секунд. Проститутские туши безмолвствовали.
Открылась какая-то дверь справа, и на пороге появилась она.
— Ну, я тебя позвала.
Как булгаковский кот. «Ну, я дал телеграмму. Дальше что?» Стояла чуть ли не руки в боки. Довольно странно… Позвала она его совсем по-другому — грубовато и дружелюбно. Саша не знал, как реагировать.
— Пойдем, — с каким-то досадливым полувздохом сказала она. Повернулась и пошла куда-то вглубь. Дверь оставила открытой.
Саша прошагал через комнату к двери, стараясь не задеть за чью-нибудь сонно свесившуюся ногу. Зашел за дверь, закрыв ее за собой. Какой-то до ужаса нищенский коридор с дверями по обеим сторонам.
— Ну давай, ты где?
И она взяла его за руку и повела по коридору. «Не надо, тетенька!» — чуть было не заверещал Саша, но та властно влекла его. Пока шли (очень недолго, но Саше так не казалось), он все время чувствовал своей от локтя голой рукой ее руку, равномерно поросшую мягко-колючей шерсткой. Кактус-младенец. Его чуть не передернуло. Она вся казалась ему жестко-мясистой, как бройлер, копчено-коричневой, как та вечная вращающаяся курица. Завела его в какую-то каморку. Голые стены, топчан. Душ. Образ чьего-то ужасного, одинокого конца.
— Так. Это стоит сто шекелей, до тридцати минут.
Он смотрел ей в лицо, но плохо видел его.
— До тридцати минут?.. Это как?
— Ты должен кончить до тридцати минут.
С почти непосильным трудом Саша соображал.
— Это значит… в любом случае… через тридцать минут — все?
— Да.
Саша уставился в пол, как бы раздумывая. На самом деле он не раздумывал, а лихорадочно соображал, как бы унести ноги. Мельком увидел ее нижнюю половину. Едва прикрыта. Минимальные трусы. Как они называются? «Бикини?» Эти самые бикини или как их там недостаточно прикрывают смуглый живот, исчерченный белыми шрамами, незагоревшими, не умеющими загорать.
