— Хаджи, ты острижешь мне волосы, — настаивал Игнатий. — Пусть вся ответственность за этот поступок, который ты совершишь по моему желанию, падет на меня! — И спокойные голубые глаза дьякона встретились с глазами хаджи Георгия.
Дрожащей рукой хаджи Георгий взял ножницы и колеблясь поднес их к волосам, которые Игнатий придерживал, показывая, где следует резать. Он собрался с силами, сжал пальцы, однако отделил лишь несколько волосков, страшно побледнел и опустил руку. Игнатий строго укорил товарища за робость и предложил Христо Пулеву окончить дело. Последний уклонился и боязливо сказал, что не сделает этого ни за что на свете. Дьякон повернулся к ним и решительно воскликнул:
— Я твердо решил остричь волосы и сбросить скуфью, и если вы, трусы, не смеете, я сделаю это сам! Вам останется только подровнять волосы!
С этими словами он собрал в руку волосы, сильно нажал на ножницы и хладнокровно показал товарищам пучок золотистых прядей. Отрезанные волосы он замотал жгутом, тщательно завернул в платок, убрал за пазуху и сказал:
— Это я сохраню на вечную память!
Он засмеялся, хотя товарищи его в ужасе молчали, достал элегантную феску и надел ее на голову.
— Что, удивляетесь? Да разве не для того я остригся? Не странно ли было бы после того, что я сделал, снова надеть клобук?
Хаджи Христо наконец справился с собой и заговорил:
— Дьякон, что люди скажут? Ведь тебя все осудят. Ты станешь посмешищем. Люди будут задавать вопросы, удивляться и толковать твой поступок, кому как в голову взбредет! Тебе нигде проходу не будет!
— Пусть думают что хотят, — отвечал Игнатий так, будто считал разговор оконченным, — но пусть дадут и мне думать, как я хочу.[29]
Но на этом дело не кончилось. Васил уже решил, что на этот раз не станет бежать под покровом ночи, а похоронит дьякона Игнатия во всеуслышание и при всеобщем поношении. Он явился в церковь на следующую службу и занял обычное место. Сначала никто не узнал его, потому что он был в костюме европейского покроя; те же, кому случалось взглянуть на него, принимали его за молодого учителя из Сопота, но как только он открыл рот и запел, его узнал каждый. По церкви пошел гул. Люди шептались и переглядывались. Некоторые женщины, твердо верившие, что грешно даже смотреть на служителя церкви без рясы, ибо тогда он все равно что голый, крестились и шептали молитвы, а священники и люди постарше сердито спрашивали друг друга, какой бес вселился в их дьякона.
