Глава 2
ВСТРЕЧА НА ВСЮ ЖИЗНЬ
У Волги разливистой
Федя шел за отцом, обливаясь потом, каждый новый шаг давался все труднее, коса ходила неровно, вот зацепилась за толстые стебли, и снова приходилось делать размах, на который уже не было силы. Отец не оглядывался, но Федя чувствовал, что он сердился, когда сын отставал. «Сердится батя! Нажми!» — все чаще приказывал себе Федя. Он заметил, что его маленькая коса ходит быстрее, когда носок ее чуть приподнимается вверх, и она вроде бы выплывает на волне травы, оставляя после себя успокоенное зеленое душистое море. Все гудело от напряжения, но было радостно: «Дожал, почти дожал». Все! Отец сделал последний перед лесом взмах, немного подождал и обернулся. Федор стал рядом. Мать спешила с опушки с запотевшей крынкой молока и собранными ягодами.
— Испейте, родимые! Испейте, голубчики!
Смотрела любовно и жалостливо, как жадно глотал Федя. Не выдержала и всхлипнула.
— И что ты, батюшка, заставляешь его косить. Не дворянское дело-то.
— Молчи, Параскева, а что дворянское? Великий Петр все мог делать своими руками и нас, преображенцев, к сему приучал. Столярничать Федька умеет, — стал он загибать пальцы, — лошадь запрягает, топором рубит, на лодке гребет, сеть ставить может, стрелять научу, грамоту знает, счет ведет, молится прилежно. Что еще надо? Зимой поедем в герольдию на смотр, определять на службу будем. Хватит Степке гнезда зорить, да и Федька готов на государев счет идти. Хорошо бы к преображенцам, — мечтательно протянул отец, — вот бы где свет повидал да погулял, повоевал бы, — покрутил он ус.
— Не надо ему войн, пусть служит по гражданской части, — поглаживала мать по головке сына.
— Эко ты, будто царица, приказы отменяешь. Да кто из истинных дворян променяет военную службу на бумагомарание да откажется от ратных дел.
— А Ваня-то, сказывают, отказался…
— Негодник он, и со службы сбежал, — твердил и краснел отец.
Стало ясно, что речь шла об Иване Ушакове, что, сказывают, сбежал из гвардии в скит дальний. Мать не согласилась. Федя нечасто видел ее такой. Непреклонной, с горящими глазами.
— Нет, Федор, он же душу спасает.
— Душа в согласии с долгом должна быть, а он ее от обязанности увести хочет.
— Ты же знаешь, Федя, — мать положила руку на плечо отцу, — он в Бога по-истинному верит. И в прежние-то годы ни одно богохульство не прощал, несправедливости не терпел.
Отец сбросил руку и разгоряченно зачастил:
— Брось пустяки молоть! Как он мог службу предать и бежать, нет, я ему не прощу…
