Жили старики Улановы в Люблинском переулке, в доме 7, в приходе той же Покровской Коломенской церкви. В детстве Галя явно была похожа на бабушку, хотя все утверждали, что цветом волос и глаз, формой носа пошла в отца. Короче говоря, улановская порода.
Галина Сергеевна осознала себя именно с того времени, когда была сделана семейная фотография:
«Воспоминания детства сильнее всего. Не помню, что было вчера, а помню, как маленькой часто ходила к дедушке и бабушке. Здесь после обязательной субботней бани мы всегда пили чай с ватрушками, пирожками, вареньем. В другие дни бабушка мыла меня здесь».
Навсегда запечатлелся в эмоциональной памяти балерины образ большой столовой в четыре окна, где по праздникам за внушительным овальным столом собирались всей семьей. Еще интерьер тетиной комнатки чем-то зацепил ее внимание. «Я это хорошо помню — уютную, маленькую квартиру. Моя мама вместе с моим отцом выступала в разных антрепризах, например Анны Павловой. Раньше каникулы были длинными, после Пасхи театры закрывались, артисты разъезжались на гастроли. Меня тогда сдавали на попечение бабушки и тетушек».
Мария Федоровна ради заработка поступила в антрепризу дирижера и импресарио Эдварда Фацера в Гельсингфорсе (ныне — Хельсинки), а затем, в 1911 году, с труппой Анны Павловой гастролировала в Берлине и Лондоне. Нужны были деньги на квартиру побольше и няню для ребенка. Супруги Улановы и днем, и вечерами пропадали в Мариинском театре, отдавая балету почти всё время.
Галя очень любила бабушку за душевность и умение всех согреть сердечным теплом. От обитателей дома в Люблинском переулке она получала то, чего так не хватало в собственной семье в потоке регламентированных городских будней: ласковых объятий, нежного внимания.
Уже став знаменитой балериной, примой московского Большого театра, Уланова, приехав очередной раз выступать в Ленинград, с замиранием сердца ждала, что скажет отец о ее исполнении. Вернувшись домой, Сергей Николаевич процедил: «Ничего. В общем, ты ничего танцевала». И от такой скупости артистка пришла в восторг, почувствовала себя «такой балериной», какой «редко-редко себя ощущала и до, и после этого вечера». В 1956 году, вспоминая тот случай, Уланова невольно старалась оправдать отцовскую ранящую строгость:
«Надо было знать его, как я его знала. Знать, что скрывается за его внешней суровостью и замкнутостью, как много любви скрыто в его сердце, чтобы понять мои чувства. Мне вспомнилось тогда почему-то детство, вспомнилось, как отец, никогда меня не целовавший, никогда не «сюсюкающий» надо мной, иногда, может быть, случайно, проходя мимо, потреплет мои волосы или возьмет за ухо, и этого было достаточно, чтобы я чувствовала себя обласканной им, чтобы я почти зримо и осязаемо ощутила его огромную нежность».
