Вернувшись в Петербург, Сергей и Мария обвенчались. Свекровь дала благословение молодым с условием, чтобы невестка обязательно родила ребенка. Так благодаря бабушке появилась на свет Галя.
Она любила сквер у Большого театра — особенно в мае, когда цветущие кусты сирени роскошным благоухающим орнаментом оформляли пространство перед его фасадом. Здесь ее родители решили пожениться. В Большом, после шестнадцати триумфальных лет, завершилась ее карьера балерины, и оттуда Уланова отправилась в последний путь на московское Новодевичье кладбище, где покоятся те, кого она любила больше всего на свете, — Николай Радлов и Иван Берсенев. Правда, незадолго до смерти Галина Сергеевна призналась другой знаменитой балерине, Ольге Васильевне Лепешинской, в желании, чтобы ее после кремации захоронили рядом с родителями на старейшем петербургском Большеохтинском кладбище.
В конце жизни Уланова выплеснула признание: «Мне родители сказали: «Галя, ни в коем случае ты никогда не должна иметь детей. Или сцена, или дети». Жестокое к себе и безжалостное к отцу с матерью заявление еще раз подтвердило: все семейные чаяния оказались сфокусированы на балетной карьере дочери.
Невозможно занять очередь за славой. Но без заинтересованных лиц нет смысла рассчитывать даже на успех. Через строгое, подчас обидное до занозы в душе наставничество мать внушила Галине превосходную танцевальную культуру и чувство меры. Мария Федоровна увидела, развила и укрепила достоинства ее пластики, а недостатки, унаследованные от нее самой (широкие плечи) и от отца (сутуловатая спина), возвела в индивидуальный стиль. «Она поднимала эти широкие плечи, опускала их или сжимала, как бы стараясь стать меньше, и это было удивительно трогательно», — свидетельствовал режиссер Александр Белинский. Не только трогательно, но и бесподобно красиво. В память Марины Померанцевой, в юные годы часто бегавшей смотреть репетиции Улановой, врезалось: «Она просто поливала пол — и это было красиво. Такая природа — что бы она ни делала, выходило красиво».
«Родители воспитывали во мне исключительную самодисциплину. И я до сих пор живу по их заповедям», — говорила Уланова. То есть между «хочу» и «надо». Сызмальства затверженное балериной понятие работы как «долга чести» не иссушило ее творческую суть; напротив, с годами возрастающая самодисциплина утончала культурные запросы, наделяла радостью тренировочную рутину, обогащала технику, осмысленную беспрецедентным для танцовщицы интеллектом.
