— Типа нет, есть другое.
— Нет, мне типа надо.
* * *
Как-то постепенно Старуха перестала гулять, и если дочь приглашала ее, то ссылалась на слабость. Затем Старуха перестала стирать белье, готовить еду, убираться в своей комнате. Все хозяйство теперь вела дочь. Старуха же лежала в своей комнате, запустив на полную катушку радиоприемник. Она умирала.
Она умирала день за днем, месяц за месяцем целый год.
— Тебе не надоело? — время от времени спрашивала ее дочь. — Сходила бы к врачу, прошлась бы хоть по воздуху.
— Не могу я, — слабым голосом отвечала Старуха, — мне и до поликлиники-то теперь не дойти. Раньше надо было, а теперь…
— Да выключи ты радио! — не выдерживала дочь. — Сколько можно!
— А я — как Зверева, — возражала на то Старуха.
Зверева была соседкой Старухи по коммунальной квартире в далекие годы Старухиной молодости, ибо Старуха когда-то была и не старухой вовсе, а молодой, и даже юной, и даже ребенком. И жила Старуха среди старух и со старухой, а именно — со своей бабушкой, которую рано разбил паралич. Но даже до паралича бабушка была для Старухи «бабушкой», то есть матерью Старухиной матери, с которой Старуха, надо сказать, не ладила, отчего рано покинула отчий дом — не для самостоятельной жизни и не ради мужчины или женщины, а для бабушки и для жизни с бабушкой, к которой Старуха с детства влеклась и тянулась, в ее старом, царской еще архитектуры, коммунальном доме в переулке, прямиком выходившем к скверу, разбитому вокруг бассейна «Москва». В бассейн Старуха не ходила ни разу, а вот сквер, с его голубыми асфальтированными дорожками, роскошно цветущими весной вишнями, яблонями и сиренью, белыми длинными скамейками, фонтанами и клумбами производства времен развитого социализма, просто обожала.
Да-да! Время Кристалинской, Великановой, Миансаровой, Ведищевой, Мулермана, Ободзинского, Магомаева, а позднее — Толкуновой, Лещенко, Анциферовой, Пугачевой, Ротару, Леонтьева… и еще массы и массы других пластинок, складировавшихся Старухой в специально отведенном для таких сокровищ отделении серванта «Хельги», ибо Старуха слыла меломанкой, что и говорить, песни порой, какие-нибудь «Миллион алых роз», крутились у нее в голове с раннего утра и до позднего вечера, помогая и жить, и работать, и любить, и зовя, и ведя… Или вот, к примеру:
«Я завтра уйду опять
В туманную даль,
А ты снова будешь ждать,
Скрывая печаль.
Будет светить прибой,
Словно слеза,
Я сохраню в душе
Твои глаза».
