Лифт вниз не поднимает | страница 22
Машин ночью мало. Таксисты с пассажирами не останавливаются.
Наконец, великий Василий останавливает грузовик с выдвигающейся люлькой — чинить фонари, менять дорожные знаки, натягивать электропровода.
Повезло. Пожилой шофер достает из-под сиденья бутылку. Вася садится к нему в машину:
— Стаканы есть?
— Ну.
— Тогда наливай. И себе тоже.
— Я за рулем. Не буду.
— Ты что, сукин сын, каждую ночь пьешь с Соловьевым-Седым? Наливай, говорю!
— Закуси нет!
— Наливай!!
Тяпнули. Стали болтать. Вспомнили военные дороги…
В те годы самые выдающиеся полководцы зачислили Василия Павловича в свою маршальскую семью. И по праву. Его песни воевали наравне с “катюшами”, “илами” и “тридцатьчетверками”.
Интересно, что Исаак Осипович Дунаевский, мелодии которого распевала вся страна, в войну замолчал. В своих письмах он потом объяснял это тем, что его сковало какое-то оцепенение, какой-то ужас. Мажорный оптимизм его довоенной музыки, воспевший непобедимость и всяческие преимущества нашего строя, рухнул, как карточный домик.
…Минут через двадцать Вася захорошел, почувствовал, что добрал.
— Сажай меня в свою люльку и вези вон к тому окну. Это приказ! — пропел пьяный композитор на мотив какой-то оперной арии…
Татьяна Давыдовна никогда не знала — придет, не придет? Жив ли? Ночь. Тишина. Как маятник слоняется она по гостиной.
Вдруг слышит, кто-то тихо скребется в окно. Решила, что сдвинулась.
Подбегает к окну. Отдергивает штору.
В призрачном свете ночного фонаря ей улыбается пьяная и счастливая физиономия любимого мужа…
Соловьев-Седой в песне был глыбой, эпохой, вершиной! Рядом с ним в Ленинграде трудились и другие композиторы-песенники — Носов, Прицкер, Феркельман, Сорокин. Но в сравнении с Васей они были лишь пригорками.
Однажды Василий Павлович встретил своего приятеля Георгия Носова, у которого чувство юмора и самоиронии было не главным. Будучи слегка навеселе, Вася решил пошутить:
— Вот что я скажу, Гоша, — у тебя всего две хороших песни.
— Ты, Вася, извини меня! — заводится с пол-оборота Носов. — Мое песенное наследие…
— Нет у тебя никакого наследия. И песенного тоже! — обрывает его Соловьев-Седой. — “Далеко-далеко” и “Я счастлив, что я ленинградец”. Остальное не в счет.
— Ты, Вася, из-из-извини меня! — начинает от злости заикаться Гоша.
— Не переживай! Ты сразу успокоишься, — продолжает издеваться Вася, — когда дослушаешь меня до конца.
— Ну, да-да-давай!
— Поскольку ты, Гоша, живешь в мою эпоху, спустя несколько лет тебя забудут и твои песни будут приписывать мне.
