Олаф был в ярости. Он сорвал с головы и бросил на землю отороченную мехом шапку, по плечам его рассыпались горящие на солнце рыжие волосы. Воздев руки к небу, словно стоит перед идолом, он загремел:
– Князь Владимир, ты, который так же, как и я, был гоним и несчастен, мечом своим завоевал то, что принадлежит тебе по праву! Ты, приблизивший меня к себе как своего, научивший меня многому хорошему, позволь мне здесь, на площади, продаться тебе рабом твоим за половину гривны!
Владимир застыл на месте. Он хорошо знал горячий нрав своего друга, но такое было слишком даже для Олафа.
– Зачем тому, кто один стоит целого, хорошо вооруженного войска, продавать себя в рабство? Тому, за кого бы я, князь русский, отдал бесчисленные сокровища, если бы мне пришлось выкупать его из рабства?
– Хвост хочет судить голову! Да лучше мне самому себя в рабство продать, чем таким войском командовать!
Владимир подъехал к Олафу и положил ему руку на плечо. Он все понял, но место и время сейчас были неподходящими.
– Садись на коня, брат, по правую мою руку, и поехали со мной во дворец. Мы в стольном Киеве, который принадлежит мне по рождению и который мы с тобой вместе завоевали. В седло, и вперед!
Приглушив в себе радость триумфа, по-княжески спокойно, он поднялся по ступеням, опиравшимся на выкрашенные красным цветом деревянные столбы.
В старом городе, называвшемся Гора, с пространными площадями и высокими боярскими палатами, единственным зданием из камня был дворец княгини Ольги. Камень на камне, дворец-крепость.
Вольготно раскинувшийся, с кирпичными полами и украшенными красноватыми изразцами стенами, с мраморными плитами, по которым ночами скользили отблески свечей, а днем солнечные лучи, с мозаиками и фресками. Галереи, гордость всех боярских домов, и здесь, на княжеском дворе, языком резьбы и красок, рассказывали премудрые повести.
Еще ребенком дивился он издали предметам из стекла и слоновой кости, позолоченным фигуркам из бронзы и серебра. Теперь они принадлежали ему.
Как-то давно потянулся он своей детской ручонкой к стеклянному медведю. За это его отправили спать без ужина. Опустив голову, прошел он мимо Ярополка, который, прячась за широкую материнскую юбку, шепнул ему прямо в ухо:
– Служанкин сын!
Он плакал, накрывшись с головой одеялом, глухо, закусив зубами ладонь.
Сейчас он внимательно рассматривал ту стеклянную фигурку. Потом поднял ее высоко над головой, повернулся к окну, чтобы лучше видеть, разжал пальцы, и она разбилась о кирпичный пол. Осколки стекла раздавил сапогом, превратив в пыль.
