Сырдон вернулся, когда солнце уже поднялось высоко. Дома стояла непривычная тишина.
– Конага! Уарага! Фуага! – позвал бедовый своих сыновей, но никто не ответил. – Вот семья! Их только в завтрак да в обед дома застанешь… – проворчал он и только тут увидел кровь.
– Конага… – голос Сырдона дрогнул.
Трое сыновей лежали перед Сырдоном недвижимые. Лица их были бледны. В темноте можно было предположить, что они спят, если бы не кровь. Кровь была везде.
– Уарага… – в горле бедового заклокотало, и имя среднего сына вышло похожим на сдавленный плач.
– Фуага…
Сырдон медленно, словно в забытьи, опустился на колени и оцепенел от ужаса. Долго стоял он так на коленях недвижимым перед мёртвыми сыновьями. Гладил их волосы дрожащими пальцами. Может, час, может, день… кто знает? А потом, вечность спустя, взял он руку старшего сына, натянул на неё двенадцать звонких струн из жил, что несли кровь в сердца сыновей его, ударил по струнам и первый раз в своей жизни запел по-настоящему: разорванной душой, разбитым сердцем. И вместе с ним первый раз запел фандыр…
…Боль звучала в каждом слове, в каждом аккорде, в каждом звуке фандыра. Нарт допел, последний раз тронул струны и опустил руку. Печально тренькнуло. Тихий отзвук последнего аккорда растворился в гробовой тишине. Даже шороха швабры больше не было слышно.
Олег стоял, как громом поражённый. Челюсть его безвольно отвисла, потерявшись где-то в дебрях пышно-намотанного шарфа. За спиной на танцполе шмыгнула носом уборщица. Она стояла в обнимку со шваброй и украдкой утирала слёзы.
– Сам сочинил? – выдавил Олег осипшим голосом.
– Жизнь сочинила.
Нарт растянул губы в своей саркастической улыбке, вот только глаза его не улыбались. Взгляд, кажется, стал глубже, а тонкие черты лица заострились сильнее обычного.
– А дальше что? Этот твой Сырдон, он отомстил?
– Он пришёл к нартам и спел им о своей боли. А потом поднёс им фандыр и попросил разрешения жить среди них.
– А они?
– А они приняли Сырдона, потому что не могли оттолкнуть человека, что принёс им такой дар. И приняли фандыр, рассудив, что даже если всему их народу суждена погибель, то инструмент останется жить навеки.
– Охренеть, – хрипло выдавил Олег и повернулся к Нилии. – Лийка-сказка, это… охереть просто! Ты представляешь, люди придут отдыхать, а я им заряжу такую слезогонку… Меня же проклянут. Эй, а у тебя что-то повеселее есть? Или весь репертуар в миноре?
– Есть весёлое, есть боевое, есть философское, – пожал плечами Нарт.
