Гуровская перебила его нервно:
- У меня есть друг. Он голодает.
- А вы? В каких условиях живете? Где? На какие средства?
- Отец умер. Я учусь в Берлине. Мама высылает мне крохи, чтобы я могла снять мансарду и не умереть с голода.
- Вы учитесь медицине?
- Да.
- Ваш друг - поэт?
- Да... Хотя больше, кажется мне, публицист. Откуда вы знаете об этом?
- Он сейчас в Варшаве? - не отвечая Гуровской, продолжал Глазов.
- Да.
- Его имя?
- Я назвала вам себя - этого достаточно.
- Владимир Ноттен его зовут, разве нет? - тихо сказал Глазов.
- Да, - так же тихо ответила Гуровская, ощутив внезапно безразличную усталость.
- Я что-то читал... Погодите, это он недавно опубликовал в "Утре" рассказ о маленьком мальчике-сироте, о его страдании у чужих и о самоубийстве?
- Да.
"Господи, - с ужасом вдруг пронеслось в голове Гуровской, - зачем я начала все это?! Они же сомнут меня и уничтожат! Не смогу я ни Влодеку помочь, ни себе, ни нашим - это же все бред какой-то! Надо встать и уйти, сейчас же уйти!"
Впившись глазами в лицо женщины, словно ощущая все, что происходило сейчас с нею, Глазов тихо сказал - будто выдохнул:
- Мы подружимся с вами, Елена Казимировна, подружимся...
В дверь постучали.
- Я занят, - негромко сказал Глазов, но дверь все же открылась, и в кабинетик проскользнул Шевяков.
- Не помешаю, Глеб Витальевич? - спросил он и учтиво поклонился Гуровской.
- Коли пришли - садитесь, - поморщился Глазов. - Это мой помощник, пояснил он Елене Казимировне снисходительно, - Владимир Иванович его зовут, милый и добрый человек.
- Спасибо за аттестацию, - кротко улыбнулся Шевяков. - Так вот, Елена Казимировна, я, чтоб не затягивать беседу, - вы потом с Глебом Витальевичем все мелочи-то обсудите, - хочу о главном... Вы - к нам, мы - к вам, сразу, как говорится, друг к дружке. Ноттену мы поможем, обяза...
Гуровская перебила его:
- У вас принято подслушивать?
- Нет, нет, это у нас запрещено категорически, - нахмурился Шевяков. - Это - категорически! Имя Владимира Карловича Ноттена мне известно не первый месяц - нервен, как всякий талант, нервен; что одному скажет, что другому, а ведь к нам все сходится, к нам, Елена Казимировна. Вы только ему, спаси господь, не вздумайте чего-либо открыть - потеряете навеки. Наоборот, как это у товарищей эсеров: "В борьбе обретешь ты право свое!" Вы продолжайте быть его единомышленником, иначе горько ему станет, горько до полнейшей безысходности. И чтобы легче обоим было, а особенно, Елена Казимировна, вам, мы поможем поставить на вашей квартире подпольную типографию.
