– Что?
– «Зато я знал», – вот что он сказал. Должно быть, у меня был очень глупый вид, потому что дед добавил: «Я не продам свою честь и достоинство за двадцать долларов, сынок. Ни сегодня и вообще никогда». Потом он наклонился ко мне совсем близко и пояснил: «Честь – вот что делает мужчину мужчиной, и если однажды ты ее лишишься, вернуть ее себе ты уже не сможешь, сколько бы ты ни заплатил».
Джон неуверенно усмехнулся, и я услышал, как скрипнуло его кресло, когда он откинулся на спинку и закинул ноги на стол.
– Хотел бы я познакомиться с твоим дедом.
Джон был честным человеком, в этом я не сомневался. Аудиторские проверки его фирмы и в особенности операций, которые она производила с капиталами Брайса, показали это со всей определенностью: аудиторы, с которыми нам доводилось иметь дело, признавались, что давно не сталкивались со столь безупречной постановкой дела. Брайс тоже относился к Кэглстоку с доверием, но, быть может, гораздо важнее было то, что Джон приносил ему реальную пользу.
В данном случае вопрос стоял вовсе не о законности или противозаконности предложенного Джоном маневра. Разумеется, он был законным на все сто процентов. Для меня, однако, проблема заключалась в том, что, согласись я на предложение Кэглстока, и мои отношения с Брайсом, равно как и данное мною обещание, оказались бы скомпрометированы – пусть даже только в моих собственных глазах.
– Думаю, вы бы с ним прекрасно поладили, – откликнулся я.
На этом наш разговор закончился. Я дал отбой и, откинувшись назад, прислонился спиной к кухонной раковине. Набрав полную грудь воздуха, я медленно выдохнул, думая о том, не были ли мы с Папой неумными чудаками.
Потом мне пришло в голову, что по закону мне нельзя держать заряженное ружье в фургоне. Пришлось перенести его в дом и открыть мой писательский «кабинет». Там я приподнял половицу и положил «винчестер» поверх железного сейфа. Снова заперев дверь, я вышел на крыльцо. Было, наверное, уже около полуночи, но и в темноте я без труда разглядел вдалеке какие-то светлые пятна, которые слегка покачивались на легком ветру, и понял, что за последние несколько часов мир вокруг меня действительно изменился.
Сойдя с крыльца, я медленно двинулся вдоль хлопковых кустов, легко касаясь кончиками пальцев распустившихся на ветвях белоснежных цветов. В свете луны, горевшей в небесах, словно огромный прожектор, все хлопковое поле мерцало сотнями и тысячами сияющих белых звезд, которые вспыхнули здесь за последние несколько часов. Я знал, что их чашечки останутся открытыми, а цвет не изменится в течение еще примерно суток; за это время микроскопические крупинки пыльцы, перелетая с цветка на цветок, должны оплодотворить семяпочку, положив начало очередному витку великой тайны, которая зовется жизнью.
