Примакова привел в газету Иноземцев. Но это не было назначением по знакомству. Евгений Максимович был настоящим специалистом по Арабскому Востоку.
Томас Колесниченко рассказал историю, как Примаков чуть не погорел на этом:
— Он писал комментарий на радио. Как раз тогда в Москву прибыла какая-то важная делегация из Каира, велись закрытые переговоры. Примаков не имел никакого отношения к этим переговорам. Вдруг его вызывает руководитель иновещания:
— Как вы могли в комментарии раскрыть наши планы? Ведь идут такие серьезные переговоры!
Примаков изумился:
— Побойтесь Бога, я понятия не имею о переговорах! Начальник, конечно же, не верит:
— Что вы мне говорите? Вы же пишете в комментарии — надо то, надо это. Как раз эти идеи и выдвигаются.
Примаков клянется:
— Да я здесь ни при чем. Я просто считаю, что так надо сделать.
Оказывается, его идеи совпали с разработками ЦК или МИДа, проходившими под грифом «совершенно секретно». Он об этих разработках и не подозревал, никакой информации о переговорах не получал, а просто дошел своей головой до того, что там целый отдел сидел-писал, скрывая это от других. Так что его чуть было не наказали за высокий профессионализм, знание арабских проблем и анализ политики египетского президента Насера…
— В «Правду» международников подбирали из числа страноведов, регионоведов, — рассказывал Всеволод Овчинников. — И Примаков, и я не были профессиональными журналистами в том смысле, что мы не получили журналистского образования. Страноведов в редакции переучивали на журналистов. Это, видимо, была правильная линия, потому что в «Правде» собрались самые сильные арабисты, сильные дальневосточники, хорошие индологи. «Правда» проигрывала «Известиям» только среди американистов — у них был Станислав Кондрашов, а у нас равновеликой фигуры не было. В редакции существовала некая кастовость: дальневосточники и ближневосточники держались отдельно. Ближневосточ-ники считали, что никто кроме них, профессионалов-арабистов, не в состоянии понять, что происходит в арабском мире, и в то же время особого интереса к другим регионам не проявляли, считали, что они пуп земли. У Максимыча не было ни этой фанаберии, ни этой ограниченности. Он с большим интересом расспрашивал меня о Японии, о Китае, интересовался парадоксальными противоречиями между этими странами. И, рассказывая ему об этом, я чувствовал, что в коня корм. Когда слушатель хороший, то по характеру дальнейших вопросов понимаешь, что он действительно интересуется и разбирается.
