– Вот, держи. – Бабушка шмыгнула носом, достала из кармана халата платок и приложила к слезящимся глазам. – Звонила. Мать твоя. Беспутная.
– Мама? – Не веря своим глазам, я рассматривала номер, выведенный аккуратным бабушкиным почерком. Будто, если долго смотреть, эти цифры могут ответить на все мои вопросы.
– Да.
– И что сказала?
– Ничего. – Бабуля покачала головой. – Как всегда. Точно ничего и не случилось. «Мам, привет, как дела? А у меня все прекрасно». Еще обиделась, что я с ней холодна. – Она показала дрожащим пальцем на бумажку. – Продиктовала номер, велела отдать тебе, вдруг захочешь ей позвонить.
– И все? – Я села на кровать.
– Все. – Бабушка села рядом, опустив плечи.
Я сложила бумажный квадратик вдвое, потом вчетверо, потом еще раз и еще. До боли сжала в побелевших пальцах. Что мне было делать с этой информацией? Что я должна сказать женщине, которую ни разу не видела? Я не слышала ее голоса, не знала ее тепла, не представляла, какая она и как я должна к ней относиться.
Моя растерянность превратилась в черную дыру, способную поглотить меня целиком. В глазах защипало. Когда-то я очень этого хотела: узнать ее, услышать, что она меня всегда любила, просто по какой-то причине не могла навещать. А сейчас? Хотела ли я этого теперь?
Листок с номером телефона я положила под подушку. Наверное, поэтому полночи ворочалась и никак не могла уснуть. Наконец, не выдержав, встала, достала бумажку, переложила ее в комод и легла обратно.
Все мои мысли крутились вокруг этого злосчастного клочка бумаги. Промучившись еще час, я вскочила, достала его из ящика и отнесла на кухню, где запрятала на самую верхнюю полку в жестяную банку из-под чая – на самое дно.
Легче мне не стало. Теперь я думала о Ярике. Этот тип, Левицкий, сказал, что каждую субботу он выступает в «Дурке». Как бы я ни отгоняла от себя видения, но мое воображение представляло, каким стал мальчишка, который обидел меня. Как он теперь выглядит? Чем живет? Помнит ли обо мне? Думает хоть иногда?
И как бы я ни сопротивлялась, частичка нас, юных и счастливых, все еще жила в моем сердце. Я помнила каждый шаг, каждое сказанное друг другу слово, все минуты, проведенные вместе. Помнила ту гордость, которую испытывала за Ярика, когда он играл на фортепиано. И все еще ощущала тот трепет, который возникал в душе всякий раз, когда под его пальцами рождались чудесные мелодии.
Я встала, взяла наушники и сделала то, что давно запрещала себе делать: включила песни, которые он когда-то выбрал и записал специально для меня. И как только зазвучали первые аккорды, во мне будто плотину прорвало! Слезы потоком хлынули из глаз, подбородок затрясся, нос заложило. Накрывшись одеялом, я захлебывалась слезами, боль стала такой явной, реальной, словно все это было вчера.
