— Запомните хорошенько! — сказал немец, потерявши терпение. — Я жду ее завтра в три часа, и она придет, ибо я обещал, что в этом доме ей никто чужой не встретится. Вот и говорю: послушайте моего совета и не высовывайтесь, иначе я с вами разделаюсь, так отколочу, что лекари не одну неделю будут судить-рядить, как бы вас хоть на четвереньки поставить. У меня характер такой. Вы все поняли?
— Как вам будет угодно, как угодно, — отвечал скорее озадаченный, нежели оскорбленный в своих чувствах свечник. — Я, стало быть, запрусь в лавке, окажу вам и эту дружескую услугу. Угрозами от меня ничего не добьешься, не то что добрым словом. Кстати, чуть не забыл: вы ведь знаете, цены на хлеб растут, вино дорожает, а нынешней суровой зимой я целых четыре раза покупал дрова. Да и хвораю, мочевой пузырь донимает. Так что не взыщите, недельную плату за комнату придется поднять на два карлина. Нынешних-то ваших денег мне даже на ужин не хватает.
Несколько быстрых, легких движений — и она уже одета; когда же он, как всякий влюбленный, попытался снова обнять ее и привлечь к себе, она выскользнула у него из рук, потому что время было уже позднее. С забавной гримаской, опустив уголки губ и закатив глаза, она попрощалась с ним на сегодня, а на пороге жестом показала, в котором часу ждать ее завтра, и теми же пальчиками послала ему воздушный поцелуй. Засим она исчезла.
Никкола тихонько спустилась по лестнице. Пробегая через переднюю, она услышала, как скрипнула дверь, и заметила в щелке трепетный огонек свечи. Платочек куда-то запропастился, видно, она забыла его наверху, у возлюбленного, и поэтому, заслонив лицо, словно маской, согнутым локтем, она поспешила выскользнуть наружу, на улицу Святого Иакова.
У себя в мансарде Иоахим Бехайм всеми помыслами был с нею, в минувшем часе.
В душе у него все ликовало: теперь она моя, она любит меня, и совершенно ясно, я первый, кому она отдалась. Такая красавица, лишь теперь я понимаю, как она хороша на самом деле и сколько в ней прелести, — до чего ж мне все-таки повезло! Она меня любит, и разве это не великая милость, дарованная мне Господом? Завтра она придет опять. Но ведь тогда надобно чем-нибудь ее угостить, черт меня побери, конфетами, соком, маленькими пирожными, сластями, что же я нынче-то об этом не подумал?! Ясно, влюбился без памяти, прямо обезумел. Не знаю, где я — в раю или в аду. Словно бы и впрямь небеса отверзлись, но когда она не со мной, я не ведаю покоя, и это сущий ад. Завтра она придет. Ах, если б так было всегда, если б я каждый день мог сказать: завтра она будет со мной. Конечно, мы теперь близки… но что проку, ведь мир, жизнь оторвут нас друг от друга. Если б я мог удержать ее! Ради кого я стараюсь? Боже милостивый, что за жизнь я вел многие годы! Туда-сюда, то верхом, то на корабле, то к грекам, то к туркам, то к московитам, то опять в Венецию, в кладовые. И опять ярмарки, дворы правителей — и все лишь ради этих треклятых денег… Господи, да о чем это я думаю? Никак от любви напрочь память отшибло? Я же коммерсант, человек трезвого рассудка и расчета! Сам себя не узнаю, да-да, чудно, право слово. Как я угодил в этакую катавасию?
