— Что такое? Как это? — хрипло выдавил немец. — Что вы имеете в виду, о какой жене говорите?
— Сударь! — отозвался д'Оджоно, не прерывая работы. — Этими словами Спаситель обратился на браке в Кане Галилейской к Своей Матери: Что Мне и Тебе, Жено? Смотри Евангелие от Иоанна, в самом начале, глава вторая, ну а я придаю Спасителю на картине аккурат такую позу и жест, будто Он и произносит эти самые слова.
— Вот оно что. Так написано в Евангелии, — Бехайм облегченно вздохнул. — А вы знаете, сударь, там внизу, во дворе, один из ваших приятелей, тот, что вчера в «Барашке» грозил мне кинжалом.
— Кто грозил вам кинжалом? — осведомился д'Оджоно.
— Вы зовете его Манчино, а как он зовется по-настоящему, мне неведомо, — сообщил Бехайм.
— С него станется, — сказал д'Оджоно. — Ежели освирепеет, так и на лучших друзей идет с чем ни попадя, натура у него больно горячая. А в здешнем дворе его можно видеть об эту пору каждое утро, он чистит скребницей и выгуливает лошадей хозяина «Колокольчика», уж с кем-кем, а с лошадьми он обращаться умеет, Манчино этот, тем и зарабатывает себе суп на завтрак да несколько сольдо, которые проматывает потом с девками в публичных домах. Мы зовем его Манчино, потому что настоящего своего имени он сам не помнит, и, как говорит мессир Леонардо, вообще диковинная штука, что из-за повреждения мозговой субстанции человек способен начисто забыть свою прошлую жизнь…
— Об этом я вчера во всех подробностях слыхал от трактирщика, перебил его Бехайм. — А теперь мне пора идти. Спасибо вам, сударь, за ваши благие дела, я никогда их не забуду, желаю вам также успеха в ваших трудах, и обдумайте хорошенько мой совет, вам это пойдет на пользу. Надеюсь, мы еще увидимся — в «Барашке» или когда я приду за моим дукатом, а пока, сударь, с богом, прощайте!
Он взмахнул беретом и вышел, затворив за собою дверь, на чьей наружной стороне брат Лука, не получивший от д'Оджоно двух карлинов, написал углем: «Здесь живет скряга».
— Делайте свою работу хорошо, чтобы потом не услышать жалоб, благодушно произнес Бехайм, обращаясь к Манчино, ибо полагал, что это самый подходящий способ завязать разговор с трактирным и конюшенным поэтом, который занят чисткой лошадей.
Манчино поднял голову, увидел, кто перед ним, слегка скривился, но все же учтиво сказал:
— Доброе утро, сударь! Ну как, довольны ли вы ночлегом?
— Мне посчастливилось куда больше, чем я заслужил и мог надеяться. Не прояви художник, что живет наверху, — Бехайм показал пальцем на окно д'Оджоно, — христианского милосердия, нынче утром меня бы выудили из сточной канавы.
