— О Христе, воскресшем во славе Своей, досточтимый брат Лука, — с величайшим почтением ответил камнерез, потому что этот брат Лука преподавал математику в университете Павии.
— И во имя воскресшего Христа ты поднял этакий шум? — обратился ученый монах к хозяину.
— Да, и дело это касается меня, а не вас, — объявил хозяин. — Потому как трактир мой, и я должен за ним присматривать. Ваши значки да фигуры меня не заботят, ну разве что после вашего ухода надобно смахивать их пыльной метелкой, чтобы другой христианин мог сесть за стол.
Монах уже не слушал его. Он опять вернулся к своим математическим построениям.
— Сударь! — сказал хозяину Иоахим Бехайм. — Я все еще жду вина, и мне непонятно, как оно связано с воскресением Спасителя. Возможно, какая-то неведомая мне связь тут и существует, но я пришел сюда не затем, чтобы заниматься богословием. Отнесите мой плащ в кухню и повесьте у очага, пусть просохнет. О нашпигованной баранине мы поговорим позже, а грибов я не ем.
Хозяин только теперь рассмотрел плащ, который держал в руках, и, к своему удивлению, заметил, что сшит он из отличного сукна, а вдобавок оторочен дорогим мехом и стоит наверняка много больше всех разносолов, какие он мог подать немцу за целый вечер. И у него забрезжило подозрение, что мастеровые выставили его дураком.
— Сию минуту подам, сударь, и самого лучшего, — успокоил он Бехайма, кастильонского «вино санто», ради этого вина люди ко мне со всех сторон стекаются, даже из Павии приезжают, как вон тот досточтимый монах, который только что на свою беду попытался встрять в мои дела. Пусть чертит свои фигуры, а меня оставит в покое. Я себя одурачить не дам, — продолжал он громким голосом, чтобы все слышали. — Знаю, кто чего стоит. С первого взгляда вижу, что за человек передо мной… Все, иду за вином, сударь, бегом бегу.
Он гордо вскинул голову и, не удостоив своих зложелателей ни единым взглядом, отправился в подвал наполнить глиняный кувшин знаменитым «вино санто».
Отведав вина, Иоахим Бехайм почувствовал себя весьма уютно. Такое вино, сказал он себе, я готов пить каждый вечер, да и возле постели недурственно бы держать кувшинчик. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. А живописцы и камнерезы вокруг продолжали свой разговор, и толковали они о предметах, весьма далеких от всего, что когда-либо вызывало у немца интерес.
— …Вот почему я бы очень хотел написать ее в образе Леды, нагую и потупляющую взор…
— С лебедем на коленях?
