Плакал не он один. И не только мы, родные ему люди. Плакала молодая женщина- врач, почти не знавшая прежде папу и привыкшая в больнице к смертям: за эти две больничные недели она успела его оценить. Плакала на похоронах Вера Афанасьевна Дернова, отличная учительница литературы, но черствый, как мне казалось всегда человек,- они встречались на учительских советах, очень давно, когда отец преподавал в школе черчение и геодезию в дополнительном классе. За два месяца до папиной болезни и смерти, встретив меня, пятидесятидвухлетнего, на улице, Дренова растерянно сказала:
-Леня…совсем большой стал…
Мне это наивное восклицание напоминает другой эпизод, произошедший тогда же. Я усердно работал в маленькой комнате за письменным столом. которым мне, как обычно, служила папина чертежная доска. когда вошла мама и сказала, что на меня хочет поглядеть Лена Баруткина, что она видела меня только маленьким и ей интересно… Я вышел, мы поздоровались.(Лена была дочь знакомого крестьянина из недальней деревни), немного поговорили, а когда она ушла. я смеясь сказал маме:
-Любопытно, как она могла меня видеть маленьким, когда она лет на пятнадцать моложе меня?
Мама смутилась, а слышавший меня папа мягко заметил:
-Для мамы ты навсегда останешься маленьким.
Я невольно подумал: «А для тебя мама всегда останется девочкой, потому что она выросла на твоих глазах. Не в этом ли разгадка твоей доброты?А если ты иной раз и сердился, то ведь сердятся и на детей…» Кстати, папа, который звал маму Ксенюшей, при посторонних (и даже при мне) стеснялся, произнося это имя: должно быть, смущала интимность, ласковость этого обращения,- наверное он так называл маму, когда она была еще совсем девочкой.
…И вот прошло после этих курьезных маленьких эпизодов два месяца- и надо было выбирать место на кладбище. Горсовет, для которого отец так много и долго трудился, предложил мне выбрать любое место. И мы похоронили отца на высоком берегу реки, которую он так любил и которая его погубила; над обрывом, откуда открывался чудесный вид на излучину Вятки. на десяток верст влево и вправо и на тридцать верст, до горизонта, вперед.
Увозя маму с собой в Ленинград, мы заперли котельничскую квартиру. где осталось все, как при папе; только отключили водопровод, что бы не замерз, электричество, поставили папину фотографию за стекло в книжный шкаф. прислонив ее к томикам Чехова к которому за свою жизнь он привык, как к близкому человеку. и, случаясь, всегда досадовал, зачем тот женился не на Лике Мизиновой, а когда в 1956 году я ему рассказывал, что очень старая О.Л.Книппер-Чехова была на премьере моей пьесы в МХАТе, и меня ей представили, он отнесся к этому факту крайне сдержанно.!..
