Ехали мы не слишком резво, и можно было из окна рассмотреть почерневшие от времени и непогод скирды хлеба, стоящие на межах между полями. Папа мне объяснил, что у местных крестьян, вотяков, существует обычай- хранить необмолоченный хлеб в поле, в скирдах, поставленные на большие камни,- мыши боятся холодных камней и не трогают зерно. Так и стоят эти заветные скирды: сын наследует их от отца, отец унаследовал то деда- берегут на черный день.
В Ижевске, нынешнем центре Удмуртской республики, папа жил и работал еще полтора года. Папин молодой сослуживец, подаривший мне книги, вскоре после отъезда папы погиб: был застрелен случайно в уличной перестрелке, когда власть в этих местах переходила часто от одних к другим. Эсеры- максималисты пытались устроить бунт еще при папе. Он рассказывал с юмором, как однажды мылся в маленькой бревенчатой баньке, принадлежавшей нашим хозяевам и стоявшей в их огороде; вдруг за стенкой затрещал пулемет, послышалась ответная стрельба- значит, уже по баньке… Отец только что намылился и с минуту сидел с закрытыми глазами, чтоб не попало мыло, -не мог решить- продолжать ли мыться или, наскоро одевшись, убраться подобру-поздорову. Но тут пулемет перетащили на другую позицию и мытье кончилось благополучно.
Сейчас изумляешься, как могли одновременно происходить такие разновеликие события. Я беспечно гощу у папы на Ижевском заводе, производящем и поставляющем оружие для изнурительной четырехлетней войны; в Питере близится Октябрьская революция, происходят трагические июльские события; мало кому известный тогда поэт Борис Пастернак пишет в Москве книгу стихов «Сестра моя жизнь»(С подзаголовком «Лето 1917 года), которой я увлекусь через 10 лет, миллионы людей живут в России, ничего не зная ни о том, ни о другом, ни о третьем событии; а я … я знаю лишь то, что происходит дома, в семье, непосредственно перед моими глазами. И вот сейчас, через 60 лет, я дерзко называю все это летом 1917 года!
Но оно было и моим летом, оно прошло- и я опять оказался в тихом, удаленном пока от всяких внешних событий Котельниче.
Татариновы.
До революции учусь в земском училище. Рядом со мной сидит Володя Татаринов. Руки у него в бородавках, он щиплется, но я прощаю ему это за хромоту. Он сын богатого купца и приезжает в школу осенью и весной в коляске, замой в нарядных санях. Раз или два, помню, я прокатился с ним, но это вдруг оказалось неприятно ля моего самолюбия. На переменах Володя много и жадно ест, никуда не идет, сидит и ест привезенные с собой в роскошном ранце из телячьей кожи мехом наружу, пирожные, бутерброды с ветчиной, еще и еще что-то. Дома его очень балуют мать, тетки (две сестры матери, живущие с ними в доме.)
