Кстати, Лизу можно было считать красавицей, если сравнить её с родным братом, который со своим облупленным красным носиком, бесшабашной улыбкой и вечной трепотней выглядел и вел себя как цирковой клоун, как ярмарочный петрушка; летом, когда мы купались и загорали, он всех на песке и на плотах потешал. Слушая и смотря на него, я невольно думал: чувствует ли, ценит ли он то, что он брат Воронцовой?
Между тем отношения мои с его сестрой усложнялись, и происходило это на виду у класса. По нынешним школьным нравам странно, что нас не дразнили. Воронцова была так сказать, стороной пассивной, она лишь принимала мою любовь, принимала, правда, не равнодушно – её не могло не тронуть столь бурно и непрерывно высказываемое чувство, но любопытно, что все это не удивляло и не смешило моих товарищей. Когда произошли первые в истории котельничских школ выборы классных старост- их называли тогда председателями,- меня избрали на этот высокий пост и Воронцова вместе со всеми весело за меня голосовала. Совершенно не помню, в чем заключались мои председательские права и обязанности, зато отлично помню, как на следующих выборах уже через месяц, ( процедура это в те времена была в новинку и потому – в охотку), меня также единодушно выбрали классным уборщиком, и Воронцова не без лукавства поднимала за моё новое избрание свою милую руку…
Но этот удар по самолюбию и тщеславию я пережил легко, вот другой удар пришелся прямиком в сердце.
В нашем классе учился серб-беженец, поселившийся в Котельниче во время Германской войны Он был постарше нас, своих одноклассников, но охотно с нами играл и хорошо говорил по- русски. У меня с ним сложились особенно добрые отношения; когда мы на переменках воевали с соседним классом, этот высокий, плечистый парень сажал меня на плечи и мы этаким двухэтажным танком легко пробивались через ряды противника. Оказалось, что он живет в одном доме с Воронцовой и по-братски, чуть не по- отечески к ней относится,- к ней, ко мне и к нашей, вернее, к моей, любви. Однажды он позвал меня на площадку лестницы ( школа помещалась н втором этаже) взволнованно сообщил, что Воронцова поделилась с ним своими сомнениями.
- Что мне делать? Я люблю Борю Изергина, но мне нравится и Рахманов…
Да, это был жестокий удар! Случаются же такие невероятные совпадения: любит не кого иного, а Изергина! Изергин сидит со мной на одной парте, это славный и слабый мальчик, которому я симпатизирую, которого опекаю, стараюсь уберечь от влияния третьего нашего однопартника, Киселева, насмешливого, циничного, развитого мальчишки умеющего хорошо рисовать. Но как я раньше не замечал чувства Воронцовой к Изергину, не замечал, что она нежно смотрит на него, называет его Борей, а меня – Рахмановым? Да, я был слеп, слеп, теперь прозрел. Но если я хочу быть человеком,, я должен проявить благородство- отступить в сторону. А то и покровительствовать их любви…
