-- Кто это тебе так расписал нас, мама? -- засмеялся Алексей.
-- Бабка Додониха давеча у колонки говорила. У ней двоюродный племянник в самолетных механиках служил, так вот она на него ссылалась.
-- Неисправима твоя бабка Додониха.
-- А разве не так?
-- Нет, мама, -- весело пояснил Алеша, -- тот, кто любит эти бутылочки, долго в реактивной авиации не полетает. Они по самому дорогому бьют -- по сердцу. А без него, сама понимаешь, какой из человека летчик.
-- Ну а ты как?
-- Только по большим праздникам да когда товарищей много собирается, -признался Алексей, -- один же, ей-ей, в рот не беру.
-- Вот и не надо, -- одобрила мать, и он понял, что предлагая водку, она очень хотела, чтобы он отказался.
Седенькая, немного ссутулившаяся, нажившая за эти два года одинокой жизни новые морщины, сидела напротив мать. Алеше стало ее жалко, и он сказал, желая доставить ей приятное:
-- Мне тут подъемные выдали, мама. Целых сто двадцать рубликов. Это всем выдают, когда к новому месту службы направляют. Для расходов по переезду. Ну а какие у меня расходы? Ты их возьми, эти деньги.
-- Что ты, милый! -- счастливо заулыбалась Алена Дмитриевна. -- Мыслимо ли? Вдруг самому какая нужда!
-- Хоть половину возьми, мама, -- настаивал Алеша, -- сама же говорила, осенью крышу крыть.
-- Половину я, пожалуй, возьму, если велишь, -- согласилась она. -- На крышу действительно надо.
-- Вот и чудно.
Алеша хотел уже укладываться спать, но она, стараясь придать своему голосу предельное равнодушие, все-таки спросила:
-- Давеча ночью ты письмо какое-то писал перед тем, как на встречу с Гагариным пойти. -- Она прищурилась и в упор смотрела на него исподлобья.
Алексей отодвинул от себя пустой граненый стакан.
-- Сознаюсь, мама. Я действительно хотел передать это письмо в руки космонавту. У меня к нему была большая просьба -- взять в их часть.
-- В космонавты! -- всплеснула руками Алена Дмитриевна. -- Господи боже, как был дитем неразумным, Алеша, так и остался. Да ведомо ли тебе, что сейчас с такими просьбами к нему тысячи валят? На что же ты, лихая головушка, рассчитывал?
-- На суворовскую поговорку, мама. Смелость города берет.
Алена Дмитриевна только вздохнула. Ей понравился даже этот его наивный порыв. Улыбаясь, она рассматривала лицо сына. Если бы не вздернутый отцовский нос да не вьющиеся волосы, оно было бы, возможно, строгим и сосредоточенным, но нос и кудряшки делали его добрым и веселым.
Где-то в темном углу методично потрескивал сверчок, да комар еще вился под шелковым абажуром вокруг лампочки. Мать задумчиво вздохнула:
