— Не выдумывай! — поцеловал ее в щеку Луис. — Какие наши годы.
Мона, действительно, выглядела старше своих лет. Располневшая, со стянутыми в пучок на затылке черными с проседью волосами, в очках, она походила на типичную учительницу старших классов предпенсионного возраста. В ней ничего не осталось от той яркой красавицы-"челночницы", которая на стрельбище давала фору иным мужикам и не знала отбоя от поклонников. Луис с удивлением подумал, что когда-то он был близок с этой женщиной.
— Что тут у тебя? Ага, коньяк и фрукты, джентльменский набор. Ну, проходи, располагайся, я буквально на минуточку.
Мона ушла на кухню, а Луис огляделся, хотя бывал здесь и раньше. Типовая однокомнатная квартира со стандартной обстановкой. Чистота, аккуратность, ничего лишнего, отсутствует элемент некоего женского уюта.
— Не думаю, что ты просто соскучился по мне, — сноровисто накрыв стол, произнесла Мона. — У тебя до смешного беззаботный вид, будто ты на задании.
— Разве от тебя что скроешь! — широко улыбнулся Луис, разливая коньяк.
— Сначала выпьем или сразу к делу? — прищурилась хозяйка дома.
— Сначала выпьем.
— Ну, со свиданьицем.
Они чокнулись, выпили.
— Твои как?
— Отец по-прежнему плох. Мама с ним вся извелась.
— А врачи что говорят?
— Да что они скажут! Нужны лекарства. Знаешь, специалисты ушли, кто на Запад, кто — в частную практику. Одно название, клиника КГБ!..
— ФСБ, — поправил Луис.
— Да хоть НКВД! Бардак — он и есть бардак. А, ладно! — махнула Мона рукой.
— Не переживай.
— Мать жалко. Да и отца: чекист с сорокалетним стажем, полковник, два ордена Ленина, а отношение к нему, как к какому-нибудь слесарю-забулдыге. Все же, что ни говори, раньше было не в пример лучше…
— Нам с тобой.
— Что? Не поняла.
— Слесарь, который в твоем представлении непременно забулдыга, вовсе не считает, что люди в погонах достойнее его. И бытовавший в недавнем прошлом на одной шестой части суши миропорядок не представляется ему самым справедливым и гуманным. Вот не представляется, хоть ты тресни!
— А нынешний? — Мона закрыла один глаз, вроде как подмигнула не до конца.
— Что — нынешний?
— Нынешний порядок представляется ему справедливым и гуманным?
— Нынешний — тем более нет.
— В том-то вся и беда, — вздохнула Мона, открывая глаз, — что сейчас хуже прежнего. Не кому-то стало хуже, а хуже вообще. Всем. А главное — слесарю.
— Может, выпьем за слесаря?
— Еще чего! Его-то я ненавижу больше всех.
— Да что ты! В чем же причина столь радикального "антислесаризма"?
