— Это слишком сложно, — Шари поморщился. — Вы, арапча, живете как-то неправильно. Алхимию эту придумали. Есть земля, есть море, есть мужчины и есть женщины. Зачем наворачивать так много сверху?
— Аллах дал нам разум, Аллах дал нам сомнение. Если бы Аллах хотел, чтобы мы просто жрали и размножались, он сделал бы нас свиньями и поселил под дубом. Вспоминай об этом почаще, Вор. И еще: той девочке, что родилась в нашем ритуале, придется не просто. Она доверяет только троим своим отцам — тебе, мне и графу. Она чужая для нашего мира, они еще не познакомились, и если ей не помочь, не познакомятся никогда. Наш мир будет отдельно, она — отдельно.
После этих слов арапча подошел к Шари и дал ему пощечину.
— Это за что?
— Не «за что», а «для чего».
И вышел.
Шари лежал на кровати еще некоторое время, а потом неожиданно понял, что он полон сил и здоров. У него было еще несколько вопросов к алхимику, и потому он вскочил — на нем оказалась только длинная льняная некрашеная рубаха — и побежал за арапчой.
Сразу за дверью был выход на лестницу, и Шари не думая помчался вверх. По пути чуть не сбил бабу в возрасте, несущую стопку то ли покрывал, то ли полотенец, затем едва разминулся с молоденьким пацаном в офицерском мундире — в армии таких называли «подранками», потому что их если не убивали в первом же бою, то перед вторым они сами себя ранили, чтобы не попасть вновь в эту чудовищную мясорубку.
Затем была анфилада комнат с накрытой чехами мебелью, пара пожилых дворян, сидящих за карточным столиком, но без карт, зато с вином и пирожными, а потом прямо перед Шари возникли двери, перед которыми стояли два гвардейца — больших, мощных, но удивительно странных. Один из них глядел безучастно в сторону, а второй плакал беззвучно, глотая слезы.
— Алхимика, арапчу не видели? — спросил Шари, теряя запал и уверенность.
— Мир — тлен, — ответил безучастный. — Нас всех придумал безумный арапча из Аль-Тези. Тебя нет. Меня нет. Никого нет.
В этот момент Шари осознал, что все вокруг — ненастоящее. Грубая, тупая подделка. А в следующее мгновение плачущий гвардеец достал кинжал и вонзил его себе в живот, а потом убрал руки и тонко завизжал.
Но самое страшное было в том, что безучастный так и не обратил внимания на приятеля, а продолжил:
— Если что-то и было, то давно истерлось. Отец говорил, раньше звери были крупнее. Мужчины мужественнее, девушки скромнее. Если бы мир был настоящий, так бы все и осталось. Но он фальшивый, и он истирается, как мелкая гнилая монетка.
