— Вот напхалась-то! — говорит она с видимым наслаждением.
Отец нахмуривается.
— Что это у тебя, Олимпиада Марковна, за выражения! — говорит он недовольно.
Олимпиада Марковна совершенно наивно взглядывает на него.
— Какие, батюшка, выражения?
Отец махает рукой и отвертывается. Олимпиада Марковна вдруг ни с того ни с сего обращает свой взор на меня и как-то по-детски восклицает:
— Ах, какой красавец Ванечка-то стал!
Я наклоняю голову к тарелке.
— Да, ей-богу, получше тут всех,— продолжает таким тоном Олимпиада Марковна, как будто кто-нибудь возражает,— ей-богу, красавец,— упорствует она.
И при этом она ласково треплет меня по голове, цепляя рукавами себе в тарелке.
— Отставь от себя, пожалуйста, тарелку,— замечает отец.
— Зачем, батюшка?
— Она ведь тебе мешает.
— Нисколько не мешает,— возражает Олимпиада Марковна и прибавляет в раздумье, улыбаясь: — Поручик Немешаев… у Евгения на свадьбе плясал. Ей-богу, Ванечка! «Ей-же-ей», как девки знаменские говорили… Помнишь, Алешенька?
— Отстань ты от меня с глупостями,— сердито говорит отец,— не помню я ничего.
— Да как же, батюшка, не помнишь? Прошлым летом-то.
— Да отстань ты!
Олимпиада Марковна злобно взглядывает на него.
— Что же это ты, Алешенька, как зверь какой стал, слова нельзя сказать!
— Хорош «Алешенька»,— перебивает отец,— шестьдесят три года малому, а она: «Алешенька».
— Да ну что ж, ругай, ругай! — деланно покорным тоном говорит Олимпиада Марковна,— авось не надолго вам досталось! Может, и умру скоро…
— И отлично сделаешь!
— Да я и сама думаю, что отлично… Земля меня забыла, окаянную…
И так далее…
А иногда у нас происходит такой разговор.
Олимпиада Марковна, бродя по комнатам, заходит ко мне и усаживается около стола, на котором я пишу. Сначала она берет или словарь, или старый задачник и читает, не отрываясь, около часа, иногда только раздумывая вполголоса: «…107 аршин черного сукна, 150 зеленого, заплатив за все это проценты с капитала в 17 120 рублей…» Вот купцы-то нынче как стали жить! — восклицает она при этом.
Потом кладет задачник и тащит какую-нибудь бумагу.
— Пожалуйста, Олимпиада Марковна, не путайте,— говорю я,— не берите, пожалуйста.
— Да я, батюшка, не беру ничего,— возражает Олимпиада Марковна,— что ж я, дура какая-нибудь?
— Да как же не берете?
— Ах, господи, как будто уж нельзя и посмотреть!.. Ты теперь, говорят, во всех газетах пишешь.
— Так вы бы попросили, я сам могу дать.
Олимпиада Марковна вдруг злобно швыряет рукопись и подымается.
