Чуковский настоятельно рекомендовал Волошину завести «коктебельскую „Чуккокалу“ — альбомище для „Коктебелии“». Максимилиан Александрович внял этому совету: летом 1924 года в Доме поэта появилась «Книга разлук» — тетрадь, в которую гости записывали свои впечатления о Коктебеле перед отъездом. Валерий Брюсов, в частности, отметил: «Коктебелю и его радушным хозяевам, Марии Степановне и Максимилиану Александровичу, я навсегда признателен за то, что после Тавриды узнал Киммерию, край суровый и прекрасный…». Мария Степановна записала также такие слова Брюсова: «Вот, раньше ездили в Ясную Поляну, а теперь есть Коктебель. Только в Ясную Поляну ездили исповедываться, а в Коктебель ездят работать…».
На выставке «Мир искусства» в 1924 году Чуковский с радостью увидел несколько портретов Волошина и на одном из них (Кустодиева) фоном — «облачный и гармоничный Коктебель». Весной 1927 года друзья снова встретились в Ленинграде. 13 мая 1928 года в ответ на приглашение Волошиных Чуковский высказывал намерение — «если хватит сил» — приехать «во второй половине лета». В 1930 году он обращался в Коктебель за советом по поводу болезни дочери (у нее был костный туберкулез), и горячий отклик Волошиных глубоко его тронул. «Для Вас обоих помогать человеку в беде — ежедневное, заурядное дело, — писал он,— но меня всякий раз Ваша творческая доброта удивляет, как чудо…». И через много лет Корней Иванович не мог забыть «мудрой сердечности (вернее, осердеченной мудрости)» Марии Степановны. В последнем своем письме к ней (от 2 сентября 1958 года) он писал: «Максимилиана Александровича чту и люблю. Стихи его знаю и помню. Никогда не забуду его доброго расположения ко мне…».
Поэт Всеволод Рождественский, однажды встретивший А. Грина в доме М. Волошина в Коктебеле, вспоминает: «У Волошина всегда бывало много летних гостей — писателей, художников, музыкантов. Александр Степанович не прижился в их среде. И здесь он казался грубоватым, а порою и излишне резким. Я видел, как он один бродил по берегу залива, изредка подбирал тот или иной заинтересовавший его камешек и тотчас же бросал его в море. Так он ни с кем и не завязал разговора и к вечеру собрался домой». Очевидно, у Грина был даже определенный протест против всего стиля Дома поэта, что он подчеркивал, в частности, своей одеждой. Н. Грин пишет: «Летом Александр Степанович всегда ходил в суровом или белом полотняном костюме, или в темно-сером люстриновом, который он очень любил. Когда мы ездили в Коктебель, где раздетость мужчин и женщин доходила до крайности, Александр Степанович особенно подтягивался и меня просил надевать самое строгое платье. Мы с ним почти всегда были единственными одетыми людьми, кроме разве художника Богаевского, также весьма щепетильно относившегося к беспорядку в одежде».
