О своей все растущей симпатии к Горькому Волошин повторяет снова и снова, с удовлетворением подчеркивая, что Коктебель пришелся писателю по вкусу. 26 сентября он писал М. В. Сабашниковой: «Ты спрашиваешь о Горьком. Он уже уехал. Видал я его каждый день, и, в конце концов, полюбил. Он „совсем не похож“. В нем бесконечная внимательность и любовность по отношению ко всему окружающему и просветленность очень больного и очень усталого человека. Ехал он в Коктебель неохотно, т. к. у него с этими местами связаны воспоминания об очень тяжелой поре жизни, когда он был чернорабочим при постройке феодосийского порта. А уезжая он говорил, что непременно вернется сюда ранней весною». О том, что Горький «сразу же оценил Коктебель», пишет и Вал. Ходасевич. А Тренев сообщал, что он и Алексей Максимович даже «собирались построить себе в Коктебеле дачи», но события отвлекли их «от этих мирных забот». Он же рассказывает о том, что Горький часто бывал у него в гостях и однажды сфотографировался вместе с его семьей. «У меня до сих пор хранится фотография: на коленях у Алексея Максимовича сидит моя трехлетняя дочь Наташа, в руках у нее и у Горького полно кукол, у обоих на лицах выражение гордости, граничащее с высокомерием».
Уехал Горький из Коктебеля 12 сентября. Сообщая об его отъезде одному из знакомых, Волошин приписал: «Коктебель пустеет, но погода стоит удивительная.(…) Не завидую тому, кому надо быть сейчас в Петрограде…» В этих словах — явное сочувствие к больному писателю, вынужденному прервать так необходимый ему отдых…
В последующие годы до Горького, несомненно, доходили вести о волошинском Доме поэта, широко распахнувшем свои двери для всех писателей, ученых и художников. 10 октября 1924 года поэтесса М. Шкапская писала Алексею Максимовичу: «Я только что вернулась с юга — из Крыма, с литературной дачи Волошина. Когда-то она принадлежала ему, теперь он предоставил ее в пользование литературной братии и у него собирается ежегодно огромное количество народу — литераторов, художников и артистов…»
В 1927 году гостившая у Горького в Италии Анастасия Ивановна Цветаева рассказывала Алексею Максимовичу о своем давнем друге. И в ее письме Волошину из Сорренто от 20 августа 1927 года — с восторженным отзывом о «глубоко волшебном, ни на кого не похожем человеке» — появилась приписка: «Мой сердечный привет Вам, Максимилиан Александрович! А. Пешков».
В самые последние годы жизни Волошина, когда здоровье его сильно пошатнулось, а материальное положение было очень ненадежным, ряд его друзей именно к Горькому обращались с просьбой помощи поэту. В 1930 году ему писал об этом писатель Лев Остроумов, в 1931-м — бывшая политкаторжанка М. Степанюк-Беневская. 22 июня 1931 года с призывом «сделать что-нибудь» для нескольких «старых наших писателей», среди которых первым был назван М. Волошин, обратился к Горькому Леонид Леонов. И вот, в ноябре того же года, по постановлению Совнаркома РСФСР, М. Волошину (вместе с А. Белым и Г. Чулковым) была назначена пожизненная персональная пенсия…
