Правда, в Севастополе получилась накладка. Долго не могли найти свободного зала; наконец договорились с театром «Ренессанс», где чье-то выступление не состоялось. Прочел два стихотворения Волошин — на смену ему выходит Быстренина. Публика аплодирует. Сменивший ее Толстой встречен овацией. При виде Поповой зал неистовствует — гремят стульями, раздается «браво!» и «бис!». Концертанты довольны, но в некотором недоумении: почему аплодируют не после окончания номеров, а перед ними?.. Все разъяснилось на улице: маленькая афишка о «Вечере слова и жеста» была наклеена на большую, объявлявшую о выступлении трансформатора — того, не явившегося! Их всех приняли за одного, быстро менявшего обличье человека…
3
Третий раз Толстые появились в Коктебеле в 1914 году. В первых числах апреля, по сообщению Богаевского, они вместе с профессором международного права Ященко гостили у художника Латри под Феодосией и «на днях» собирались в Коктебель. 20 апреля Волошин подтверждал (в письме к Кандаурову) прибытие Толстых: «У нас Толстые; Ященки уехали. Алехан остается до половины мая. Уже сколотил каркас новой пьесы. Соня через неделю едет в Анапу…» Сам Алексей Николаевич также побывал в Анапе, но в начале июня вернулся в Коктебель и пробыл здесь до начала июля. По воспоминаниям Толстого, по пути из Крыма в Москву он услышал о мобилизации, а она была объявлена 17 июля…
Таким образом, Толстой провел в Коктебеле около трех месяцев — известно же об этом времени очень немного. С С. Дымшиц у Толстого назревал разрыв — и она крайне скупо говорит о последнем их совместном лете.
Тогда, перед началом первой мировой войны, даже в тихом приморском поселке сам воздух словно был напоен предчувствием каких-то неведомых катастроф. Это ощущали почти все обитатели дома Волошина — и в этом плане интересны воспоминания Анастасии Цветаевой, также отдыхавшей вместе с сестрой в Коктебеле. «Однажды Алексей Николаевич, когда мы стояли на берегу, глядя на большой низкий шар багровой луны, стоящей над морем…, сказал: — Представим себе, что мы — последние люди на земле перед концом света, и что это — последний восход луны, наступает мгла…» Впоследствии, в романе «Сестры», Толстой так описал этот предвоенный дачный сезон в Крыму: «Легкомыслие и шаткость среди приезжих превзошли всякие размеры, словно у этих сотен тысяч городских обывателей каким-то гигантским протуберанцем, вылетевшим в одно июньское утро из раскаленного солнца, отшибло память и благоразумие. По всему побережью не было ни одной благополучной дачи. Неожиданно разрывались прочные связи. И казалось, самый воздух был полон любовного шепота, нежного смеха и неописуемой чепухи, которая говорилась на этой горячей земле, усеянной обломками древних городов и костями вымерших народов…»
