Накопившееся в душах матросов чувство унижения в февральские и мартовские дни вырвалось на поверхность. Этот всплеск антиофицерских настроений вылился во многих случаях в стихийные расправы, жертвами которых стали как действительно ненавистные офицеры, так и случайно попавшие под горячую руку. Матросы хорошо помнили события 1905–1906 гг., когда не только восстания, но и волнения («забастовки», как их иногда называли) на кораблях и в частях флота приводили к жестоким репрессиям. Дореволюционное законодательство интерпретировало оскорбление или насилие со стороны нижнего чина в отношении любого офицера как преступление, совершенное против непосредственного начальника, что являлось серьезным отягчающим обстоятельством. При этом понятия «оскорбление действием» или «насилие» трактовались очень широко. Известны случаи, когда матроса приговаривали к смертной казни лишь за то, что он поднял руку перед офицером, то ли намереваясь нанести удар, то ли пытаясь защититься от удара со стороны офицера. Срывание с офицера погона считалось тяжким преступлением, аналогичным нанесению побоев. В то же время побои, нанесенные нижнему чину со стороны офицера, всегда интерпретировались как дисциплинарный проступок, а не уголовное преступление. Нам не встречались случаи более тяжелого наказания офицера дореволюционного флота за нанесение матросу побоев, чем месяц ареста на гауптвахте.
Восставшие моряки четко осознавали, чем рискуют. Поражение восстания означало для его участников многолетнюю каторгу или смертную казнь. Поэтому в 1917 г. матросы стремились к решительным действиям, раз уж восстание началось. Очевидно, что наиболее решительными действиями были убийства офицеров.
Неправомерно видеть в стихийных расправах над офицерами плоды «большевистской агитации», как это делали сторонники Белого дела во время Гражданской войны и как делают это некоторые современные историки. Эти расправы не были инспирированы какой бы то ни было партией, но все политические силы, поддерживавшие Февральскую революцию, одобрили их как следствие справедливого гнева масс. В 1917 г. существовала тенденция сильно преувеличивать степень разумности действий толпы матросов в первых числах марта. «Достойно удивления, что это никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары. От стихийного гнева толпы пострадали только те офицеры, которые прославились наиболее зверским и несправедливым обращением с подчиненными им матросско-солдатскими массами», – писал лидер кронштадтских большевиков Федор Федорович Раскольников (Ильин) (1892–1939). Подобные отзывы вызывали у современников подозрения, не руководила ли стихийными расправами какая-то политическая организация.
