Она достает бутылку. Это водка.
— Под этим холмом может быть пятьдесят, сто, а то и двести тысяч убитых, — задумчиво произносит Ула. — Столько же, сколько в Куропатах. Здесь тоже должна была работать наша команда. Но люди президента врали, обещая, что позволят нам проводить исследования. Теперь, когда президент расправился с оппозицией, он и сюда запросто пригонит бульдозеры. Кроме горстки сумасшедших, никто уже и слышать не хочет об этих ужасах. Как будто их не было.
Водку я раньше не пил. Протягиваю руку, чтобы открыть бутылку, но Ула вертит головой, и — раз! Пробка уже у нее в руке.
— Это было приготовлено для празднования, — говорит она, чокаясь пробкой с горлышком бутылки, и печально поясняет: — Чтобы отметить основание музея «Мастерская дьявола». Но эта страна пока не созрела для такого музея. И знаешь почему? Потому что дьявол здесь еще вовсю усердствует!
Она хохочет, и я с вместе ней. Снаружи воет ветер. В темноте мы садимся как можно ближе, чтобы видеть друг друга, и хохочем до кашля, не в силах остановиться, пока не падаем в изнеможении на ворох одеял. Мы по очереди отхлебываем из бутылки, а потом засыпаем.
В какой-то момент Ула бормочет: если начнутся морозы, мы умрем. Она говорит это, потому что так оно и есть.
За стенками палатки — пурга.
Мы непрерывно спим.
Я высовываю голову — снаружи уже нет мешанины ветра с дождем, и буря больше не завывает… по замерзшей белоснежной равнине в нашу сторону движутся машины, президентские бульдозеры, разноцветные, как Улины ящики… да, это те же самые машины, что крушили стены домов в Терезине. Мы встаем. Пойдем им навстречу. С Улой я равнину перемахну играючи.
Нет, это был только сон. Меня разбудил ее плач. Ветер, проникающий в ложбину, по-прежнему сотрясает брезент палатки. Ула сжалась в углу. Я ложусь к ней.
Через день-другой мы пробуем выйти наружу, однако нам удается сделать только пару шагов. Мы поддерживаем друг друга, но идти против ветра не можем. Приходится вернуться. К тому же мы ослабели от голода. И синих таблеток у меня осталось всего несколько штук.
Мы лежим, прижавшись друг к другу, закутавшись в одеяла. Греемся. Может быть, так зябко нам от голода. Ночью мне кажется, что Ула куда-то исчезает, растворяется. Тогда я обхватываю ее и крепко держу.
Мы все время спим.
Наконец я просыпаюсь: вокруг будто что-то изменилось. Я встряхиваю головой. Вот в чем дело: снаружи тихо! Высовываю голову. Солнце. Я выползаю из спального мешка, вылезаю из палатки.
