На заднице я съехал вниз, в нашу яму. Там было тихо.
Эй, что происходит?
Они жарят мясо, я это чувствую, а теперь и вижу: ну да, в глине валяется старый порванный ошейник, в тени за кучкой веток что-то посверкивает — так и есть, рожки, это голова Бойка.
— Нет! — кричу я.
— Послушай-ка! — сует мне кто-то бутылку чуть не в самое горло. — Войтек видел Лебо!
— Его русские выкрали! — таращит бельма слепой. Все хохочут, а слепой бешено топает ногами.
Кус отпихнул голову Бойка поглубже в тень. Не буду говорить с ними об этом, они ели коз, еще когда я расхаживал тут всюду как начальник. Теперь я среди них, они меня приняли, поэтому я молчу.
— Лебо выкрали русские! — кричит слепой и тычет кулаками в разные стороны. — Он не хотел уходить отсюда, он защищал свои позиции, так эти сволочи увезли его в Москву, как Дубчека![9]
— Ха-ха, Войтеку повсюду мерещатся русские, потому что он псих!
— Я русака всегда нюхом чую!
— Русские были последними, кого он видел, вот он их везде и чует, ха-ха-ха!
И тут до меня доходит: вот оно что, ни для кого не секрет, что Войтек был пиротехником — наверное, плохим, и глаза ему выжгло петардой во время фейерверка в честь советского вторжения в шестьдесят восьмом. В Терезин тогда входили советские войска.
Слепой бесится, повторяя свои небылицы, я накидываюсь на него вслед за остальными, держу, раз-другой и мне от него достается, и мысли о судьбе Бойка понемногу выветриваются из моего сознания.
Одни сидят на Войтеке, другие лежат сверху… Кто-то подносит ему ко рту бутылку.
Я выкарабкиваюсь наружу. За мной лезет Енда Кус. Он понял: я ухожу, и он рад этому. Раздоры ему тут не нужны.
На, подает он мне что-то завернутое в заляпанную фольгу.
Мясо на дорогу, объясняет Кус. И в придачу сует в руку бутылку красного.
Бывай.
Бывай.
Едва сделав первый шаг, я на всякий случай пошарил зажившими пальцами в карманах: ключ и «Паучок», мои сокровища, на месте; удостоверившись в этом, я потрусил по заросшей свалке, скользя между чертополохом и крапивой, здесь мне знаком каждый стебель… через Манежные ворота я выбрался из города на шоссе и притаился в кювете. Нигде не души. И я двинулся в путь.
Полицейская машина тормозит на обочине.
Я съежился прямо под ней, стараясь слиться с крапивой.
Сижу не шевелясь и слежу лишь, чтобы не звякнула бутылка. Слышу хлопок дверцы, в машине хрипит рация, опер вылезает и мочится в кювет, в ноздрях у меня смесь запахов — винного перегара, мочи и ночи. Наконец они уезжают.
