Поначалу Сара ходила по маршрутам, проложенным Музеем, а потом спустилась в наши разоренные кварталы… Я хочу обойти все стены города смерти, хочу узнать, понять, ощутить, твердила она упрямо в клубах пыли под блеяние моего стада… она выглядела обессиленной… и я отвел ее к Лебо.
В тот день так же, как и во все другие дни, я пас коз до наступления сумерек; когда же тьма поглотила последние оттенки красного, я погнал свое стадо по траве назад, мимо комнаты Лебо на первом этаже, и в освещенном окне увидел Сару!.. Она уже успела подкрепиться, тетушки Боухалова и Фридрихова принесли ей кое-какую снедь, она была важной гостьей, ее приход стал началом пробуждения интереса к нашему обреченному городу, следом за ней к нам словно бы ворвался вихрь, вокруг забурлила жизнь, и тетушки это как будто почуяли.
Она слушала Лебо, человека, который тут, в эпицентре урагана, посреди всех этих ужасов, сделал свой первый вздох… не исключено, что прямо рядом с теми нарами, где обреталась Сарина бабушка… Сара слушала Лебо — а он раскрыл перед ней свою черную сумку с записками, которыми обменивались узники, скобами из подвалов, ржавыми гильзами из расстрельных камер… я уж и забыл, что еще детьми мы нашли где-то в катакомбах даже два ногтя, которые, может быть, царапали штукатурку, позже смытую подземными водами… Лебо извлек их для Сары, и она могла к ним прикоснуться… она жаждала знать все подробности жизни в городе смерти, и Лебо не таился перед ней… все искатели нар приезжали к нам, они жаждали подробностей, их очень волновало то, что творилось здесь когда-то… они хотели услышать, что, несмотря на все страшное, что пережили тут их родители или дедушки с бабушками, невзирая на все это — и с этим всем — они могут жить дальше… и искатели нар рассказывали друг другу о Лебо, так что приезжали всё новые и новые, чтобы послушать свидетеля, который родился посреди ада, выжил в нем и продолжает жить в наши дни… и такая встреча с живым Лебо и его коллекцией помогала им пронзать и рассеивать раскаленным острием воображения черные тучи, что омрачили их сознание, когда они впервые узнали о зверствах, учиненных над их предками… а некоторые, как Сара, остались с нами.
Сара! Не только ее дедушка с бабушкой испустили здесь последний вздох — человек двадцать из ее родни погибло в Терезине или где-то в польских лагерях… лишь ее отцу удалось спастись, с помощью Красного Креста он попал с эшелоном детей в Швецию. Сару не занимали те несколько улиц, которые будут сохранены по решению городских властей и правительства… ей было интереснее бродить вдоль ветшающих крепостных стен, лазить по заросшим канавам, водить пальцами по бороздам, в которых все еще могли остаться последние приветы идущих на смерть… с удовольствием участвовала она и в нашей жизни — жизни тех, кто не сдавался, и это было как раз то, что надо, поэтому мы ее любили… а еще она охотно слушала рассказы горстки старожилов, что покуривали на обшарпанных скамейках, стоявших на безлюдной центральной площади, они с гордостью вспоминали те времена, когда тут маршировали полки… а иные из них и сами маршировали в составе этих полков Чехословацкой народной армии либо даже во главе их… Сара навестила пару семей из немногих оставшихся в городе, поговорила с ними по-немецки, этот язык все старики помнили, для местных шведская девушка, прибывшая из другого мира, была явлением — знамением жизни… они сперва опасливо приглядывались к ней из-за занавесок, наблюдая, как она всюду ходит, смотрит, завороженно слушает — здесь, посреди кладбища, которое в Праге списали со счетов, обрекая на окончательное разрушение и гибель…
