— Сотый, я Ваня. Всем ждать. Сейчас наши подойдут, тогда и зайдём. Как понял?
— Понял, ждём.
Лейтенант подал знак, и цепь присела. Вертолёт Михалыча сел между боевых машин, дверь открылась, и на землю начали выпрыгивать разведчики из группы Платона. Михалыч с техником пошли вместе со всеми, оставив у вертушки штурмана.
— Платон, занимай место на левом фланге цепи. Растягивайтесь и заходим, — дал команду старший лейтенант Иванов.
Но Платон как будто ничего не слышал. Они как попрыгали на землю, так и бежали, почти строем, в сторону зелёнки.
— Платон, стоять! Сотый, останови их! — кричал Иванов.
Но было поздно что-либо предпринимать. Группа пробежала сквозь цепь и вошла в зелёнку. Сначала двигались небольшими перебежками, прикрывая друг друга. Потом, поняв, что никого кроме них в живых нет, собрались в круг.
— На борту было девять человек наших и три летуна. Найти всех и принести вон под тот куст шиповника, в тень. Первые работают сапёры, — командовал Платон.
— Старшина Платонов, почему не выполняете приказания? Вконец оборзел! — кричал, подходя к группе, старший лейтенант Иванов.
— Товарищ старший лейтенант, ваших приказов не слышал, к тому же вы не являетесь моим прямым начальником, — спокойно ответил Платон.
— Я здесь старший офицер и руковожу операцией по выводу из окружения…
— Я так понял, что выводить и спасать здесь уже некого. Значит, ваша операция закончена, не начавшись. Я действую по приказанию вышестоящего командира, — чуть повысив голос, перебил Иванова старшина.
— Каримов, — крикнул Иванов связисту, — вызови мне майора Чижова, сейчас мы…
— Вызывайте сразу начальника штаба бригады, я действую по его приказу, — опять перебил старлея Платон.
— Каримов, отставить! — махнул рукой Иванов. — Какой у вас приказ?
— Найти и уничтожить. Но сначала мы здесь разберёмся. А где наш лейтенант? — вспомнил о взводном Платон.
— Ты мимо него промчался, чуть не зашиб своего командира. Неужели не видел?
Всё говорило о том, что бой был скоротечным. Раненых разведчиков на открытой местности расстреливали из гранатомётов. Спрятаться было некуда. Пожухлая трава да редкие кусты барбариса, шиповника и невысокие деревья дикой груши и боярышника. Начали сносить в одно место тела убитых бойцов. Носилок не было, приходилось укладывать на плащ-палатки и спальные мешки. Парни несли своих убитых друзей, но на свою ношу не смотрели. Отворачивали головы, спотыкались. Кое-кто останавливался и откровенно плакал, размазывая слёзы по щекам. Матерились и несли дальше. С первого взгляда тела невозможно было опознать. Почти полностью обескровленное, белое, как лист чертёжного ватмана, лицо не было похоже ни на Петрова, ни на Сидорова. И глаза… Почему-то у всех убитых были открыты глаза. Они как бы смотрели на них, на живых, и спрашивали своим страшным перерезанным горлом: — «Какого хрена произошло, пацаны?» Яша-санитар бегал от тела к телу и закрывал глаза. Он знал, как это сделать, чтобы они опять не открылись. Потому, что это страшно пугало.
