Тело мое было совсем расплющено. Посох пронизал меня и пригвоздил к земле. Я решил умереть, но не издать ни одного звука. Казалось, не уши мои, а сердце ловило святые слова:
«Коль душа твоя двоится
Между злом и меж добром,
Человеком возродиться
Суждено тебе потом.
Но, когда в земной юдоли
Не забудешь божество,
То в награду доброй воле
Узришь тенгри торжество.
Если ты не вознесешься,
Гордый дух смиряя вновь,
С Безначальным ты сольешься:
Нирвана — Свет, Душа, Любовь»…
Это были последние слова, которые уловило мое ухо среди мук агонии…
И — следующие мои воспоминания относятся уже к тому времени, когда я, мальчик, играю на коленях у матери; я возродился в человека.
С тех пор я еще смутно помню несколько перерождений в человеческом мире; помню только, что я никогда не был счастлив и не испытал любви. Теперь — я служитель великого Фо и понял, что моя жизнь в этом перерождении подошла к концу. Две чаши наполнены доверху: сбылось уже предопределенное мне и Белой Змее…
Немая толпа внимала монаху. Вместо прежнего выражения страха и ненависти к нему, на многих лицах отражалось почтение и благоговение к этому могучему волшебнику, но несчастному человеку, к этому избранному сосуду вышней воли…
— Сучжэнь, — обратился Фахай к прекрасной женщине, — кончились наши земные странствования, — простись с сыном.
Сюй упал в ноги матери.
— Дитя мое! — сказала она, и голос ее задрожал и прозвенел, как металлическая струна, готовая оборваться. — Дитя мое! Что же я тебе скажу перед вечной разлукой? Ты думаешь, у тебя нет семьи, дома, отца? Твой дом — от востока и до запада, от севера и до юга, а крыша — посмотри, какая она высокая и какая голубая!..
Ты думаешь, у тебя семьи нет? Оглянись кругом, сколько старых дядей, взрослых братьев и малых детей, больных, измученных, несчастных не по своей вине, без вины виноватых окружают тебя?! Матери у тебя нет? А наука! Ты — ее любимое детище; недавно она тебя всенародно усыновила… Отца нет? Есть отец, отец всей твоей семьи, всего твоего народа, Император. Сын мой, завещаю тебе — храни ему верность и любовь; оправдай честь и доверие, оказанные тебе родиной, оправдай возложенные на тебя надежды. Прощай, родной, — дух мой будет с тобой!
Сюй рыдал и бился у ног матери. Он чувствовал, что должен что-то предпринять; но чья-то могучая чужая воля, сильнее его собственной, парализовала его.
Повернувшись к Фахаю, Сучжэнь просто сказала:
— Я готова.
Фахай махнул жезлом. Тончайший аромат, неведомый никому на земле, распространился в воздухе.
