Блок и Гумилев. «Для Блока поэзия была первейшим, реальным духовным подвигом, неотделимым от жизни, – считал Ходасевич. – Для Гумилева она была формой литературной деятельности. Блок был поэтом всегда, каждую минуту своей жизни. Гумилев – лишь поэтом тогда, когда он писал стихи… Они терпеть не могли друг друга – и этого не скрывали… Гумилев слишком хорошо разбирался в поэтическом мастерстве, чтобы не оценить Блока вовсе. Но это не мешало ему не любить Блока лично…» Кстати, Гумилев в результате «переворота» сменил Блока на посту председателя Всероссийского Союза Поэтов.
Рассказывать жизнь и разбирать творчество Гумилева нет необходимости: горы книг, монографий и статей. После расстрела – забвение. Потом слава. Чисто русский вариант. Лучше полистаем воспоминания Георгия Иванова:
«…Гумилев был расстрелян. Ужасная, бессмысленная гибель! Но в сущности, для биографии Гумилева, такой биографии, какой он сам себе желал, – трудно представить конец более блестящий. Поэт, исследователь Африки, георгиевский кавалер и, наконец, отважный заговорщик, схваченный и расстрелянный в расцвете славы, расцвете жизни…»
Георгий Иванов ошибался: никаким «отважным заговорщиком» Гумилев не был. Знавший его Андрей Левинсон в воспоминаниях отмечал:
«О политике он почти не говорил: раз навсегда с негодованием и брезгливостью отвергнутый режим как бы не существовал для него. Он делал свое поэтическое дело и шел всюду, куда его звали: в Балтфлот, в Пролеткульт, в другие организации и клубы… Одно время я осуждал его за это. Но этот “железный человек”, как называли мы его в шутку, приносил и в эти бурные аудитории свое поэтическое учение неизменным, свое осуждение псевдопролетарской культуре высказывал с откровенностью совершенной, а сплошь и рядом раскрывал без обиняков и свое патриотическое исповедание. Разумеется, Гумилев мог пойти всюду, потому что нигде не потерял бы себя…
Удивляться ли тому, что его убили? Такие люди несовместимы с режимом лицемерия и жестокости, с методами растления душ, царящими у большевиков. Ведь каждая юношеская душа, которую Гумилев отвоевывал для поэзии, была потеряна для советского просвещения» (из статьи в парижских «Современных записках», 9-1922).
Два слова о внешности Гумилева: «Он действительно был очень некрасив. Но у него были прекрасные руки и редкая по очарованию улыбка» (Г. Иванов).
Первую мировую войну Гумилев «принял с прямолинейной горячностью», война застала его душу «в наибольшей боевой готовности». И как отмечал Левинсон: «Патриотизм Гумилева был столь же безоговорочен, как безоблачно было его религиозное исповедание. Я не видел человека, природе которого было бы более чуждо сомнение, как совершенно, редкостно, чужд был ему и юмор. Ум его, догматический и упрямый, не ведал никакой двойственности».
