Серега тоже обрадовался, заявил тоненьким детским голосом, таким, который ломается и фальшивит, вместо низких выдавая смешные высокие ноты:
— Апатия приходит всегда неожиданно!
Получилось очень смешно.
Геннадий протянул руку для пожатия:
— Здорово, Серёга!
Апатия, пожав руку, весь как-то скукожился и совсем пискляво проныл фразу, которую любили произносить почти все мужчины двора:
— Генка, дай двести рублей! А лучше двести пятьдесят! Такая апатия у меня! Ничего не охота!
От Апатии несло застарелым перегаром и ещё каким-то тухлым запахом, каким обладают закоренелые бомжи, но одет он был во всё чистое, даже новое. В руке он держал полутораметровый оструганный пруток.
— Палка для чего? — спросил Геннадий. — Бить кого-то будешь?
— A-а. Нашёл во дворе. У телевизора пульт сломался, а кровать у меня прямо перед телевизором. Чтобы не вставать — буду лежать и палкой кнопки нажимать.
— Ха-ха! Здорово!
— Ген, давай деньги. Я в магазин слетаю — вместе выпьем. Всё внутри горит. Такая апатия…
Геннадий вдруг подумал, что в предстоящих переговорах с остальной дворовой элитой лучше было пребывать на общей волне, одной бутылкой портвейна дело не ограничится. «Может, алкоголем марь эту заглушу в душе?»
— Хорошо. Дуй в магазин. И стаканчиков купи. Шесть штук. — Геннадий протянул Серёге деньги.
— Полторашку куплю, — оценив сумму, заявил Апатия. — А зачем шесть стаканчиков?
— Парни придут насчёт ремонта. — Геннадий кивнул на стены. — Есть желание поучаствовать?
— Я шпаклюю хорошо!
— Отлично. Придёшь, поговорим.
Радостный Серёга вынесся из квартиры, позабыв про свой прут-пульт.
Геннадий вздохнул. О работе он совсем не будет думать. В мозгу он установит этакую мысленную толстенную пластину, которая будет отбивать импульсы разума о проблемах с ворами и деле отца. Пусть их не будет на ближайшее время, пока он всё как следует не обдумает и не найдёт решение проблемы. Изыски Одоевой — это одно, но главное — в нём самом. Он решил для себя, что выйдет победителем из противостояния, навязанного ему Ондатром, поэтому сейчас возьмёт маленькую паузу и решит обычную бытовую проблему. Сейчас у него забота — договориться о ремонте квартиры, о цене работы и сроках. Чем быстрее семья переберётся в эту квартиру, тем быстрее будет продана та, двухкомнатная, и быстрее будет погашена часть ипотечного долга.
Подумав о той прыти, с какой Апатия побежал в магазин, Геннадий улыбнулся. Апатия был добрым юношей лет сорока пяти, жил в двухкомнатной квартире с женой и детьми. Правда, жена была бывшая, а младший ребёнок женой прижит не от Серёги. А квартира была коммунальная. Одна комната принадлежала Серёге. Сначала квартира была вся Серёгина, перешедшая в его собственность от умершей матери. Потом Серёга продал большую комнату тёте Насте с дочерью, приехавшим из Самарканда. Предприимчивая тётя Настя, оценив обстановку, быстро окрутила наивного Серёгу со своей дочерью, и какое-то время всё шло нормально, даже ребёнок появился — девочка, но потом… Апатия объяснял распад семьи своей сексуальной неумелостью. В его устах эта обидная для любого мужчины правда звучала так жалко, что ни один из слышавших его рассказы о тяжкой доле даже не усмехнулся. Жена ушла к более сексуально активному кавказцу, а тёща осталась жить подле Серёги и после долгих интриг и судилищ, целью которых было полное изгнание бывшего зятя с его законной жилплощади, смогла отсудить только кухню — ванная с туалетом оказались в совместном пользовании. В ответ Серёга бесшабашно запил, устраивая в своей маленькой спаленке пьяные посиделки с такими же опустившимися дружками. Сердце тёщи после десятилетней пытки не выдержало и остановилось. Кавказец, подарив жене Серёги наследника, уехал на Кавказ, и та вернулась в квартиру, став соседкой Апатии. Она в личную пьяную жизнь бывшего супруга не встревала, правда, иногда проводила неожиданные судебные атаки с целью всё-таки отобрания комнатки. Апатия частенько брался за ум, по году не пил, жил случайными заработками, выделывая своими руками великолепный конечный результат. Неловко оправдываясь, комментировал:
