Я разглядываю страницы с ее изображениями. Вот она гордо стоит на канате; вот раскачивается на трапеции. И всякий раз, когда ее взгляд устремлен прямо в объектив, я вижу в этих глазах тот самый вызов. Неудивительно, ведь ей каждый вечер приходится играть со смертью.
Чем больше я читаю о ней или смотрю картинки, тем острее проступает непонятное чувство внутри меня. Поначалу тупая, ноющая боль, которая постепенно усиливается и, наконец, становится невыносимой.
Теперь я понимаю, почему Прия не одобрила моего желания посетить цирк. Сейчас очень важно сказать ей об этом.
Я крадусь вниз. На кухне ее нет, поэтому я брожу по огромному, тихому дому, стараясь избегать постов охраны и точек аварийного сигнала.
В итоге я замечаю ее в гостиной, где она полирует серебро. Вздрогнув при виде меня, она еле слышно ахает, и ее лицо расплывается в снисходительной улыбке. Значит, она простила меня.
— Бен, — говорит она. — Вы должны быть в постели. В последнее время вы, похоже, привыкли к этим ночным визитам.
— Я хотел тебя видеть, — говорю я. — Поговорить о цирке.
Она отвернулась от меня и принялась снова протирать подсвечники, со стуком возвращая их на место.
— Я не хочу этого слышать, — упрямо отвечает она. — Вы не должны разговаривать со мной. Это неподобающе.
Я подхожу к пианино и присаживаюсь на табурет.
— Теперь я понимаю, почему вчера ты рассердилась на меня, когда я сказал, что хочу пойти в цирк.
Прия пожала плечами.
— Я не в том положении, чтобы сердиться на что-нибудь, — холодно ответила она. — Я — никто и ничто.
Ее слова еще больше все усложняют.
— Нет, — говорю я ей. — Ты не никто, во всяком случае не для меня. И мне там не понравилось. Я не знал, что так будет. Я возненавидел это.
Это не совсем так. Я имею в виду, что вроде бы возненавидел цирк, но одновременно был им очарован. Околдован той девушкой, Хошико.
Наконец, Прия повернулась ко мне. Она тихо подошла к дверному проему и выглянула, чтобы убедиться, что там пусто.
— Бен, — говорит она. — Есть то, что вы должны услышать. Я могу лишиться работы, если скажу это. Я могу даже лишиться жизни, но это важно.
Это правда: мать и отец обязательно были бы вне себя от гнева, узнай они, что она так со мной разговаривает.
— Что именно?
Она подошла ближе и взяла меня за руку. Она впервые прикоснулась ко мне. Ее руки, на вид старые и морщинистые, оказались мягкими.
— Думайте, — шепчет она. — Думайте сами. Судите сами. Решайте сами.
Что она хочет этим сказать?
