Иногда мне интересно, все ли испытывают такое чувство, но об этом просто никто не говорит.
Однажды я спросил Прию, было ли ей когда-нибудь настолько грустно, словно печаль засела глубоко внутри. Она рассмеялась и сказала, что чувствует постоянную грусть каждый день, каждую секунду.
— Покажите мне такого Отброса, который этого не чувствует, — ответила она. — Знаете, как часто я вижу свою семью? Раз в месяц. Знаете, что мы делаем, оказавшись вместе? Обнимаемся, чтобы согреться, и пытаемся не слишком много думать о еде.
Ей не положено делиться такими вещами со мной, но я ничего об этом никому не сказал. На самом деле, это не ее вина. Отбросы часто свирепы и непредсказуемы; это часть их природы. Они живут на задворках общества, потому что не способны стать цивилизованными, добрыми, культурными. Во всяком случае, так говорит мать.
Вместо того, чтобы ощущать пустоту, которую, как я полагаю, мама чувствует все время, я испытываю тревожное посасывание в животе — особенно когда думаю о той девушке-канатоходке. Это должно быть радостное возбуждение, потому что моему скучному существованию придет конец. Я, наконец, куда-то выйду и чем-то займу себя. Я очень давно не испытывал такого восторженного предвкушения.
Как только Сильвио ушел, Грета присела рядом со мной на пол и мы крепко обняли друг друга. Мы ничего не говорим, — что тут скажешь? — просто бесконечно долго сидим вот так, обнявшись, прежде чем, в конце концов, я медленно заставляю себя подняться и отправиться в лазарет. Я чувствую напряжение в каждой мышце, отчего мне трудно идти, и я, сгорбившись от боли, медленно передвигаю ноги. К счастью, ребра, видимо, целы.
Амина бросила на меня оценивающий взгляд. На моем теле расцвели синяки, вся моя талия — сплошной воспаленный фиолетовый цвет.
— Он повел себя очень умно — бил туда, где синяки не будут видны, где они будут скрыты под костюмом, — с горькой усмешкой замечает она. — И он ударил тебя достаточно сильно, но избежал внутренних повреждений или переломов. — Амина внимательно смотрит на меня. — Сильвио бережно относится к своему имуществу, и это хорошо. Как только ты теряешь свою ценность в его глазах, вот тогда начинаются настоящие проблемы.
Я смотрю на Грету. Под огромными синими глазами залегли черные тени. Тревожный взгляд делает малышку очень взрослой. И не скажешь, что ей всего шесть лет.
— Скорее поправляйся! — умоляет она. — Если он хочет заставить меня выйти на арену, я не смогу сделать этого без тебя.
