— Что ты там нарисовала? — спрашиваю я, расстроенный собственной пассивностью.
— Теперь подчиненные. — Жена сосредоточенно морщит лоб, не спешит отвечать на мой вопрос. — С подчиненными сложнее. Послушай, папа, а если без подчиненных? Собираетесь в твоем кабинете…
— Нет, уж извини, без подчиненных нельзя. Главного инженера надо пригласить? Надо. Парторга — само собой. Коммерческого директора, директора головных заводов. Это, Лида, моя команда. Сегодня ты, завтра я. Разве угадаешь?
— Как знаешь, но Рябкова я бы не приглашала.
При упоминании этой фамилии у меня портится настроение. Жена права. Рябков — человек истеричный, неуравновешенный. Рябков — начальник КБ. Мужик головастый, но пьющий и скандальный. Наперстка достаточно, чтобы у него отключились тормоза. Требует внимания, непременно откуда-то извлекается гитара, и Рябков начинает петь. Поет он, кстати, неплохо. Голос у него несильный, с трогательной сипловатостью квартирного барда. Сановная публика обожает шалости. «Еще что-нибудь, Рябков! У вас талант, Рябков! Вы чудо, Рябков!» И Рябков поет. Хорошо, если русские романсы, цыганщину под залихватские взвизгивания молодящихся, но уже тронутых тленом дам. Закусывает он тоже красиво, с замахом, с удалью: и морщится, и крякает, и огурцами хрустит так аппетитно, что скулы сводит. Его просят на «бис». И он поет на «бис». А когда с выпивкой туго, Рябков мрачнеет, озлобляется, его репертуар становится крикливо-рычащим, и уж тут последствия могут быть самыми неожиданными. Она бы Рябкова не приглашала. Ей просто. Я бы его тоже не приглашал, если бы не… Вот именно, если бы не одно обстоятельство.
…После моего утверждения на коллегии меня вызвали в министерство. Я приготовился услышать положенное напутствие. Мне было приятно оказаться в кабинете именно этого заместителя. Он больше чем кто-либо настаивал на моем назначении; в нескончаемой череде согласований, собеседований я все время ощущал его поддержку, его опеку. Порой мне казалось, что кто-то идет впереди меня и распахивает двери, в которые при прочих обстоятельствах я не осмелился бы толкнуться. Разговор он начал с очевидного признания: «Не скрою, ваше утверждение в должности генерального директора оказалось делом непростым». Я чувствовал, что своим назначением обязан этому человеку. Я был взволнован, возможно, даже оглушен случившимся, ничего складного, здравого произнести не мог и достаточно бестолково повторял: «Я понимаю, я понимаю». Это вдвойне смешно. У меня неплохо подвешен язык, и такое смятение, растерянность овладевают мною нечасто. Это возможно, пожалуй, объяснить только молодостью: подумаешь, тридцать пять — разве это возраст? Видимо, на меня подействовало подчеркнутое напоминание о трудностях, которые ему пришлось преодолеть в связи с моим назначением. Я ни с того ни с сего стал говорить о планах моего завода, он отмахнулся, его не интересовали планы завода, на котором я уже не работал.
