— Да, я заметил немало ожидающих мальчиков, — сказал я тоном, граничащим со степенностью.
— Ну так сделай выводы сам, черт возьми! Я не скажу больше ни слова, — он взглянул на огромные золотые часы, которые достал из своего шафранового купального халата.
— Никогда не думал, что у нее могут быть любовники, — сказал я, — хотя изредка она меня ласкает.
— Это означает лишь, что она относится к твоему телу несерьезно, — ответил он утешающим тоном. — Нет нужды продолжать, Альберт, я ничего тебе не скажу.
Тут он встал.
— Юджин, довольно Ференца Листа, можешь уйти, — Мим прогнал пианиста, а затем трижды тяжело вздохнул.
— Раз уж ты вынуждаешь меня признаться, я сделаю это, но опущу детали, — продолжил он, как только музыкант удалился. — Я понимаю, что ты, вероятно, желаешь узнать секрет ее необычной молодости по чисто профессиональным причинам, ведь ты — ее посланец…
— Шпион, — поправил я.
Он очень ехидно ухмыльнулся.
Затем, подойдя ко мне и положив обе руки мне на плечи, он заглянул в здоровые белки моих глаз и сказал:
— Она не любит этих юношей — она не любит никого.
Но, дабы сохранить свою молодость, — тут он отвернулся от меня, громко завопив от досады и отвращения, раздражения и злости, вероятно, на мироздание в целом, — эта жуткая тварь откачивает из них сифоном сперму: одну выжимку за другой из этих безупречных образцов молодости, без нежности и интереса к их телам — или душам — холодно и расчетливо, словно хирург, а затем отпускает их, выплачивая огромные суммы, чтобы никогда их больше не увидеть… Разве ты не понимаешь, что эта тварь — враг всего того, что мы зовем любовью? Она — изверг. И как только Господь такую терпит…
Проняв меня до костей, снег начал замораживать мою алабамскую кровь, да и весь организм. Мне оставалось лишь пить черный китайский чай да сидеть, сколько дозволяли приличия, в столовой «Райских кущей», где одним ветреным вечером Аманда Дадделл представила мне не кого иного, как пианиста из «Садов Арктура»: его галоши напоминали сугробы, а на шарфе висели сосульки.
Я так удивился, что даже не предложил ему сесть, и тогда он сам плюхнулся в кресло.
— Вам придется простить меня за то, что я к вам ворвался, — начал он.
— Надеюсь, вы не принесли дурных вестей от Илайджи Траша?
— С Илайджей Трашем ничего не случилось. С ним ведь никогда ничего не случается, правда? Неприятности — у меня, они-то и привели меня прямо сюда, — сказав это, он покачал головой, как китайский фарфоровый болванчик.
