В отличие от двойников-антагонистов, имеющих общие корни, персонажи карнавальных пар никогда не находятся в отношениях родства ( практически не бывают братьями)[47], всегда имеют разный социальный статус, разное происхождение. Но членов карнавальной пары всегда объединяет общее пространство - особая лакуна между двумя мирами, в которой они существуют и вне которой просто немыслимы. В литературе нового времени эта лакуна - на грани историко-культурных эпох. Так, Дон Кихот и Санчо Панса действуют между народной патриархальной культурой и эстетизированной высокой культурой рыцарства - с одной стороны, и меркантильной жестокой цивилизацией 16-17 веков - с другой. Робинзон и Пятница существуют на необитаемом острове, который сам по себе является метафорой экспериментальности, условности отношений цивилизации и дикости. Обломов и Захар пребывают то в изолированной от мира квартире на Гороховой, то в воображаемой идиллической Обломовке, то на даче, то на Выборгской стороне под крылом вдовы Пшеницыной. Остап и Киса из "Двенадцати стульев" ищут счастья в шатком, иллюзорном пространстве позднего нэпа, где еще теплятся надежды на личный успех.
Наличие особого пространства, как бы отграниченного от остального мира, является важнейшим структурным признаком карнавальной пары как особого типа двойничества. Если такое пространство разрушается, исчезает и карнавальная пара. Нам кажется, что разрушением особого пространства можно объяснить "странное" исчезновение верного Савельича в последних главах "Капитанской дочки" Пушкина. Родители Гринева отпускают Машу Миронову в Петербург хлопотать за Петрушу только при одном условии: она должна взять с собой девку Палашку и Савельича. По дороге Савельич и Палашка словно растворяются, и в Петебург Маша является одна. Дело в том, что особое пограничное пространство между Оренбургом и Белогорской крепостью, в котором смещались привычные функции господина и слуги ( Машу Миронову и Палашку можно рассматривать как женский вариант этой модели), сменяет официальное однородное пространство Царского Села.
Гибель вишневого сада у Чехова навсегда разлучает Гаева и Фирса. Чехов неслучайно завершает произведение трагикомической репликой забытого в старом барском доме Фирса, за которой следует знаменитый символический звук лопнувшей струны. Пара Гаев-Фирс была частью стремительно уходящей в прошлое усадебной культуры 19 века, которую и символизирует образ вишневого сада. Сад вырубается. В другой жизни патриархальный дуэт старого слуги и ребячливого барина невозможен.
