Осенью Алёша пошёл в школу. Раиса Ивановна Рыболовлева, первая учительница в Койкарах, посадила его на парту прямо перед собой.
— Мал ты слишком, как зайчонок в траве, среди таких рослых ребят, — сказала она, смеясь.
И стало всем весело, и все долго смеялись. Потом дети рассказывали про свою деревню, про рыбные ламбушки — учительница была приезжая, из Петрозаводска.
В школе интересно. Уроки пролетали быстро, и уходить никак не хотелось. В бывшем поповском доме было тепло и уютно. А Раиса Ивановна столько всего знает. И про паровозы, и про самолёты, и про Москву, и про Кремль…
Наступил, наконец, такой день, который Алексею вошёл навсегда в память. Самостоятельно он вывел в своей тетрадке:
«Пахом пашет полосу сохой».
Это было для него праздником. Он показывал тетрадку всем дома, бегал, накинув наопашь шубейку, к соседям.
Незаметно пришла весна. Сошёл лёд на Суне, пригрело солнце, выступила реденькая ярко-зелёная трава… И уже сидеть в поповском доме, за самодельными партами, стало в тягость.
Первый класс Алёша окончил славно. Хвалила учительница, и дома радости не скрывали.
— Подрос ты, парень, станешь отцу обед носить, — сказала мать как-то вечером. — Далеко ему домой нынче ходить со сплава-то.
А Николаю Ивановичу тихонько заметила:
— Ты уж его к воде не подпускай. Пусть в силу войдёт, а то от горшка три вершка.
Каждый день в полдень Алёша шел узкой тропкой вдоль Суны. Рядом, по большой воде, плыли сосны, ели. Глухо постукивали, натолкнувшись друг на друга, а порой над Суной разносился тревожный шорох — лес шёл сплошь по реке, чиркая даже о прибрежные камни. Река, казалось, была покрыта липкой коричневой чешуёй.
Узелок с едой оттягивал руку, и Алёшка не раз садился передохнуть.
«Прыгнуть бы на бревно, мигом домчался бы к мужикам», — думал Алексей. Он представлял, как дедушка Евстафеев, приставив козырьком ладонь, долго всматривается и, наконец, кричит своим громкоголосым басом:
— Гляди-кось, Николай, твой плывёт! Вот чёрт!
Алёша встряхивает головой, отгоняет мысли и идёт дальше. Подоспел он вовремя. Как раз мужики, воткнув багры в подгнившее старое бревно, поднимались на крутой берег. На обжитой полянке тлел костёр. Кинули на угли заготовленного смолья, повесили закопчённый пузатый чайник.
— Надо бы на реке нам ещё двоих оставить, Фёдор, — заметил Николай Афанасьев десятнику.
— Ништо. Ровно идёт лес. Пыжа не будет…
Перед Гирвасскими порогами Суна сужалась. Место это было опасное, и поэтому с обеих сторон вдоль берега километра на два стоял сплавной дозор. Стоял, не сводя глаз с норовистой реки. Сплавщики споро подталкивали брёвна, застревавшие по берегам, разворачивали те, что пытались стать поперёк хода. Пуще всего боялись залома.
