Вырваться из села было нелегко. Да и куда подашься, не зная языка русского, не имея в руках пушкарского или горного ремесла? Тоску и беспросветную печаль женщины выплакивали в песнях длинными зимними вечерами, сидя с веретеном перед лучиной.
Песни были красивые: широкие и плавные, как родная Суна. Одни — недолгие, как кукование первой кукушки весной, другие — длинные-предлинные, как дорога в далёкий чужой край.
Иван Афанасьев, дед Алексея Николаевича, в рекруты шёл без печали, надеялся лучшего в жизни повидать. К тому же был он нрава живого и весёлого, вечный выдумщик и заводила среди деревенских парней. Была ещё в нем одна примечательная жилка — не боялся Иван ни бога, ни чёрта, ни худого глаза, ни бабьего пересказа. Зимой раз поехал в лес дров нарубить, на медвежью берлогу наткнулся. Другой бы примету сделал, за мужиками сбегал, а Иван жердину вырубил, да и стал ею шевелить, пока медведь к нему не вылез. В руках-то у Ивана всего топорик. Кто его знает, как оно там было, только вся деревня высыпала на улицу, когда он шёл рядом со своими дровнями, в которых лежал убитый медведь.
Осенью Ивана забрили, а летом он успел на прощанье ещё вот чем отличиться.
Бабы да девки бельё на камнях полоскали, на берегу. Глядь, а по Суне на бревне мимо них Иван плывёт. Стоит на брёвнышке, как свечечка ровно, багром поигрывает. А глазом косит на берег. Была у него зазноба — Марьюшка. Бросила она бельё в испуге, а Иван занурил тяжёлый багор в воду, затем быстро поднял его вверх да ещё одной правой рукой, побежала вода по багру, струйкой светленькой падает, а Иван рот приоткрыл — пьёт.
Напиться с багра один Микка Курккиев умел. Один на всю деревню. Мог он ещё, стоя на конце бревна, сапог снять и портянку перемотать…
Напился Иван и говорит:
— Поплыву я так, бабоньки, до Онега-озера.
Все так и ахнули, ведь впереди сунские пороги, не один там соколик загубил свою буйную голову.
Потрепало и его на порогах, сбросило в кипящий белый поток. Три раза всё начинал сначала и лишь на четвёртый переплыл через острые камни. Донесла-таки его быстрая красавица Суна до Онего.
Упрямый был Иван.
Ушёл он служить царю, и как-то пусто стало в селе. Марья ждала-ждала, плакала-плакала, да и вышла за другого замуж.
А Иван возвратился в деревню лишь через двадцать пять лет.
Помяли его годы, согнули. Служил он в кавалерии. Слово это для карел было непривычным, и стали вскоре звать Ивана «лерием», потому как у каждого в деревне было своё прозвище, неписаное, но пристававшее на многие годы, как свежая сосновая смола, — не отмыть никак, и всё тут.
